Русский капитал. От Демидовых до Нобелей

Постепенно братья взрослели, набирались опыта и занимали все более ответственные места в семейном бизнесе. И бизнес тоже рос. После смерти Терентия Егоровича Иван и Козьма, уже почетные граждане и первогильдейные московские купцы, получили в наследство огромную фабрику с сотней станков, на которых трудились 130 рабочих, и целую сеть лавок. В полном соответствии с принципами домостроя во главе фирмы встал старший брат Иван. Младший же, Козьма, занялся тем, что попроще, а именно дисконтами, спекуляцией паями и биржевыми махинациями. Он легко входил в состав товариществ и акционерных обществ и так же легко из них выходил, оставаясь всегда в солидном плюсе. Этот полуграмотный купец обладал поистине сверхъестественным чутьем и никогда не ошибался, покупая то акции Московского учетного банка, то паи Товарищества Кренгольмской мануфактуры, то акции Московского страхового от огня общества, то векселя мануфактуры «Эмиль Цандлер» вкупе с акциями Товарищества Даниловской мануфактуры… После смерти Ивана все семейное дело перешло, конечно, в руки Козьмы. К 1852 году он был уже почти миллионером и хозяином неплохо выстроенной финансовой империи.

Покровительство

Известие о смерти брата застало Козьму за границей, где он в компании со знакомым искусствоведом Николаем Боткиным, братом того самого Боткина, именем которого назовут Солдатёнковскую больницу, посещал колонии русских художников в Риме, Неаполе и Сорренто. Солдатёнков был далеко не первым русским богачом, которого Боткин затаскивал «посмотреть» на то, как живут и творят в Италии русские художники. Это был своего рода социальный заказ. В России, как мы уже знаем, картины отечественных живописцев продавались плохо, а на Западе их вообще за художников никто не считал. Само понятие «русская художественная школа» представлялось там примерно таким же нонсенсом, как «варварский гуманизм». Единственным приемлемым выходом для наших творцов было жить в стране великих живописцев и перебиваться от одного русского купеческого художественного тура до другого, ибо посещавший художника купец был просто вынужден поддержать нищего, но гордого соотечественника, купив у него пару картин.

Акции к тому времени приносили Козьме дохода больше, чем он успевал тратить, и поддерживать российских художников молодой купец мог вполне свободно. В компании с Боткиным он ходил по жалким лачугам и покупал у их обитателей сразу по две или три картины, не торгуясь. Втайне он гордился тем, что эти благородные господа вовсе не чураются вчерашнего мужика, а разговаривают с ним, как с ровней, объясняют особенности композиции, передачи цвета. В их речи он слышал много непонятных слов, но чем непонятнее они были, тем сладостнее казались, а потому в ответ Козьма Терентьевич согласно кивал и покупал все новые холсты.

К чести Боткина следует сказать, что водил он купцов все-таки по хорошим художникам и сам помогал нуворишам выбрать что-нибудь стоящее. Весть о том, что брат Иван перешел в мир иной, дошла до Козьмы Терентьевича, когда он гостил у художника Александра Андреевича Иванова. Пришлось прервать свое путешествие и вернуться в Москву. Однако Козьма Терентьевич, поведав Иванову о своем желании создать собственную картинную галерею, попросил художника покупать для него картины. Иванов не отказался и купил для московского купца лучшее из того, что нашел: Брюллова, Ге, Якоби.

В память о брате Козьма Терентьевич за 30 000 рублей выкупил из долговой тюрьмы всех находившихся там московских неплательщиков. Жест этот был довольно широкий, и о благотворителе заговорили. Причем если купцы над неразумным транжирой в основном потешались, то дворянство и представители творческой интеллигенции (а именно представители этих сословий обычно и составляли контингент долговых тюрем) искренне радовались поступку купца и призывали других следовать этому примеру.

Скоро слух о Солдатёнкове как о крупном покровителе российской богемы и всеобщем благодетеле разлетелся по всей державе. В его дом на Мясницкой съезжались актеры, писатели, художники со всей страны. У каждого из них были свои проблемы, а у Козьмы Терентьевича имелись большие деньги, с помощью которых можно было эти проблемы решить. И поскольку купец оказался чуть ли не единственным в России защитником всех униженных и оскорбленных, то людская молва немедленно записала его во враги самодержавия. Немудрено, ведь друзьями Солдатёнкова в то время себя называли Герцен и Огарев, а сам купец не только не опасался такой дружбы, но и гордился ею и не скрывал, что во многом благодаря ему выходят герценский «Колокол» и приложение «Общее вече».