Русский капкан

– Боюсь, Михаил Сергеевич, разведчики не согласятся. Дорого дался этот пленный. Он оказался журналистом. При нем была газета с его репортажем. Газеты мы передали в иностранный отдел. Оказалось, этот пленный репортер отъявленный расист. В своих репортажах настаивает русских истреблять, как медведей… Обменивать русскую девушку на какого-то мерзавца – душа протестует… Да и штаб фронта не даст согласия.

– А мы постараемся на дипломатическом уровне. Журналисты – народ корпоративный. Своего коллегу постараются выручить. Для желтой прессы это удар по их самолюбию: известного британского репортера командование экспедиционного корпуса обменивает на какую-то северянку… Для мировой прессы – сенсация. Это я вам утверждаю, как старый газетчик.

Сослуживцы лейтенанта отправили его родителям телеграмму. Портер-старший под нажимом жены – матери плененного сына – на деньги не поскупился. Он только уточнил: сколько и куда высылать доллары.

Фросю Косовицыну вывезти из Обозерской не успели. Начальник гарнизона, когда узнал, что ее выкупят, не стал препровождать в Архангельск. Он ждал выкупа.

Сын миллионера передал коменданту записку, в которой прозрачно намекал, чтоб арестованную никому не передавали, в ближайшее время она будет освобождена, а коменданта миллионер отблагодарит.

Михаил Сергеевич Кедров через своих друзей-медиков по телеграфу связался с Портером-старшим. Деньги возымели действие.

Девушка была выпущена на свободу. Но две недели в карцере гарнизона ей пришлось довольствоваться пайком арестанта. Хотя сам паек не вызывал протеста.

49

В то время, когда Фрося Косовицына находилась под арестом, Георгий Насонов после операции отлеживался в американском госпитале.

Трудовой Архангельск, несмотря на запрет оккупационных властей, не разрешавший любые сходки по любому поводу, готовился встречать Первомай как день солидарности рабочих всех стран.

Профсоюз действующих предприятий – лесопильных заводов и железнодорожных мастерских – решил провести митинг утром Первого мая во дворе торгово-мореходного училища. Ночью выпал снег, и сразу обнажилось множество следов, по которым не трудно было догадаться, куда направляются люди.

Еще первый оратор не успел закончить речь, как из переулка Олонецкой улицы вылетел жандармский наряд, засвистели нагайки. Люди бросились врассыпную, митингующих погнали к Набережной. Олонецкой улицей по направлению рынка шли горожане, не зная о том, что во дворе торгово-мореходного училища проходит митинг.

Но знала местная власть. Что-что, а филерская служба у социалиста Чайковского была на высоте. Многие жандармы бежали от возмездия на Север, им находилось место для работы по родственной профессии.

Конные жандармы, как бреднем, захватывали бежавших и нагайками гнали по деревянным мосткам к Набережной. Вдруг в толпе раздался выстрел из нагана – жандарм сполз под ноги лошади. Жандармы тут же обнажили шашки, принялись шашками плашмя избивать толпу. Люди забегали во дворы, хватали все, что могло лететь в жандармов.

Шум. Рев. Крики. Проклятья. Топот лошадей. Под копытами – стон и ругань.

Толпа отступала к Набережной. Негодовала. В негодующей толпе были и случайные прохожие. Среди случайных прохожих оказалось немало военных, спешивших на службу, в их числе был и прапорщик Насонов, свидетель и участник этого побоища. В стычке конный жандарм задел его шашкой – у левого виска содрал кожу, сталь достала височную кость. То ли удар был слабый, что лезвие шашки не раскроило череп, то ли в последний миг жандарм заметил, что военный – офицер экспедиционного корпуса.

Тогда многие местные жители, обносившиеся за военные годы, выменивали у иноземных солдат не новое, но добротное обмундирование – шинели, френчи, галифе и особенно ботинки из кожи аргентинского быка. Кожаные американские ботинки с двумя подошвами, на медных гвоздях, с катанными ременными шнурками – предел мечтаний аборигенов: лесорубов и охотников. Поэтому жандармы не жаловали русских северян, облачившихся в чужое. Спасибо интервентам, за два года оккупации приодели местных жителей. После Первой мировой войны до начала второй в некоторых семьях еще носили чужую военную одежду как напоминание об интервенции.

Насонова подобрали двое пожилых мужчин, по виду рабочие-железнодорожники.

– По-русски понимаешь? – спросил один из них. В руках он держал фуражку с черным кожаным козырьком.

Насонов молча кивнул.

– Куда тебя?

Ответил шепотом:

– В госпиталь. Он здесь, за углом.

В приемном отделении Георгия Насонова раздели до нижнего белья, поместили в большую многокоечную палату, приготовленную для приема новой партии раненых. Один ряд – свободные койки. Толстые стеганые одеяла аккуратно заправлены. На койках – по две пуховые подушки, на тумбочках – белые салфетки. На каждой салфетке вышит полярный медведь, – белье готовилось задолго до высадки десанта в северную область России.