Русский характер

Ораторы напоминают, как весь советский народ, руководимый Коммунистической партией, помогал защитникам Сталинграда.

Рабочий Сиднев горячо благодарит войска от имени трудящихся города и дает клятву, что Сталинград будет восстановлен.

Сталинград выстоял, Сталинград победил. Какие нервы, какие сердца надо иметь, чтобы выдержать три месяца непрестанных и яростных штурмов врага! Но сердца советских солдат, защитников Сталинграда — крепчайшие и вернейшие в мире сердца — выдержали… Город, ставший в дни обороны центром фронтов, не согнулся, не пал.

Гремят на площади громкие радостные крики солдат и жителей Сталинграда в честь великой победы.

Н. Атаров Огонь!

Во тьме ноябрьской ночи мы с майором Александром Левадой — ныне драматургом, а тогда, тоже, как я, корреспондентом фронтовой газеты — ехали поймой Дона, держали путь с хутора Гришинского на передовую…

Нас мотало в кузове бортовой машины на кипах плохо увязанных типографских листовок, и все наше внимание было отдано бензинному баку, поставленному у нас в головах, и насыщавшему и наши шинели и хлеб в вещмешках своим неистребимым запахом. С нами впервые увязался на передовую славный паренек Володя Стольников, — если память не изменяет, редакционный корректор, почти мальчик, бледненький, с чесоточным зудом и нервной экземой на пальцах. Он запустил себя без присмотра мамы, но тем не менее всю дорогу услаждал нас бетховенской «Застольной». Мы уговаривали Володю поберечь голосовые связки: «Они еще пригодятся тебе после войны», — а он все-таки пел и своим вдохновенным пением скрадывал время пути. Мы аплодировали, а деревья хлестали нас мокрыми ветками. И решительно ничто не предвещало, что завтра будет большой день…

Впрочем, оговорюсь: мы знали Обращение Военного совета, торжественный текст которого в листовках везли для срочной раздачи по войскам: «Отдан приказ! Час настал! Вперед на разгром врага!»

Все же это была привычная, сто первая фронтовая поездка, когда стараешься только сложиться калачиком, запрятавшись в поднятый воротник, с ватником в ногах, а рядом другие, и каждый жмется поближе к тебе, а ты к нему, угрелся, как сумел, и никто не следит за дорогой, на то в кабине есть командир, у него на коленях карта. Если уж он засомневается, не заплутались ли, ну, тогда остановит машину, и мы посоветуемся, заодно потопчемся, потолкаемся, чтобы согреться. И снова — «по коням!».

Помню, я бежал впереди машины на низком, изогнутом, наведенном саперами мосту через Дон и мне кричали «стой» часовые казаки.

На крутояре перед нами обозначились церковь и белые домики на набережной старинной казачьей станицы Усть-Медведицкой (в советское время переименованной в город Серафимович). За ним на холмистых высотах каким-то седьмым чувством угадывалась линия фронта. Там еще с ранней осени остановили врага, и выросла его полоса обороны — инженерно обустроенная и умно прикрытая системой дзотов, минных полей и проволочных заграждений. А за первой полосой на сотни километров вдоль берегов Дона — вторая, оборудованная по образцу первой.

Мы пронеслись по улицам — Буерачная, Чирская, Садовая. Мы знали адрес, но кого же спросить? Город был совершенно пуст… Каждый дом хлопал ставнями, бормотал жестью, стонал, как больной. Не к чему стучаться в дома: все и так настежь. Или вдруг надпись мелом поперек распахнутой двери: «Тоня, беги в горсовет немедленно, все уходят». Наконец мы наткнулись на двор, где таился десяток машин без фар. Часовой вскочил на подножку. Мы у коменданта.

Пока разгружали наш срочный груз, бригадный комиссар угостил чаем. Он был достаточно откровенен в характеристике сосредоточенной к бою огневой мощи. Сказал, что «концерт» начнется в считанные часы.

— Такого вы еще не видели.

Отогревая руки в жарко натопленной комнате, мы выглядывали свободное местечко на полу, где можно было вздремнуть еще часок-другой, а над нашими сонными головами срочно-раздавали валенки инструкторам, и они пересмеивались, выбирая из груды какие по ноге. Потом достались и нам, и Володя выбрал широченные… Но, конечно, и тут никто не догадывался, даже бригадный, что завтра будет особый день — День артиллериста. Он так всегда и будет именоваться. И наши взрослые дети и внуки, взрослеющие так же быстро, будут его отмечать как праздник страны.

И вот — семь часов двадцать минут. Медленно ползет секундная стрелка на ручных часиках командира артдивизиона. Еще можно успеть подумать, припомнить обиды пережитого… Пылающий деревянный Кексгольм, из которого прошлым летом мне пришлось уходить с подрывной железнодорожной бригадой, скатывавшей за собой пути под минометным обстрелом. Толпу голодных женщин, не покидавших хлебную очередь под артналетом в декабре у Петропавловской крепости. Керченский берег в мае сорок второго, когда до песчаной косы на горизонте морской пролив весь кипел и пенился под бомбовыми и пулеметными атаками «юнкерсов», а стайки рыбацких барок и катеров все равно отчаливали с ранеными на борту навстречу гибели…

Семь часов двадцать восемь минут.