Русский храм. Очерки по церковной эстетике

Как на иллюстрацию, можно сослаться на стихи Оптинского старца о. Варсонофия, приводимые в книге: Концевич И.М. Оптина Пустынь и ее время. Н.-Й., 1970. Их содержание – религиозный опыт Божия избранника, но мы имеем в них образцы мирской поэзии. И вот другой автор – афонский старец Силу-ан. Его гимны вполне можно назвать священными благодаря, в частности, тому, что их поэтика ориентирована на Псалтирь. Например: «Душа моя, Господи, занята Тобою целый день и всю ночь, и ищу Тебя. Дух Твой влечет меня искать Тебя, и память о Тебе веселит мой ум. Душа моя возлюбила Тебя и радуется, что Ты – мой Бог и Господь, и до слез скучаю я по Тебе. И хоть в мире все красиво, но ничто земное не занимает меня, и душа желает только Господа». Или: «Что воздам Тебе, Господи? Ты, милостивый, воскресил душу мою от грехов и дал мне познать милость Твою ко мне, и сердце мое пленилось Тобою и влечется к Тебе, Свету моему, непрестанно. Что воздам Тебе, Господи? Ты воскресил душу мою любить Тебя и ближнего своего, и даешь мне слезы молиться за весь мир». Здесь налицо словесные формулы из Псалмов, ритмы молитвенного плача, и уже сами по себе они духоносны. Один монах делился с нами таким своим наблюдением: когда входишь в длинный трапезный храм Троице-Сергиевой Лавры во время чтения кафизм, то хотя слов издали не разобрать и воспринимаешь одни интонации, душа тем не менее сама начинает молиться. Ритмическое трепетание души в резонанс с кафизмами есть уже начало молитвы.

Итак, гимнография должна иметь иные принципы организации, нежели светская поэзия. Чтобы выявить эти принципы и создать всеобъемлющую «поэтику гимнографии», нужны длительные труды многих. Мы, разумеется, на это не претендуем. У нас есть скромный опыт приобщения к благодатной силе богослужебного слова, – тот, который доступен всякому христианину. И мы попытаемся связать благодатность – собственно со словесностью, постараемся выяснить, какие поэтические принципы «псалмодического» слова делают его словом священным или хотя бы способствуют такому преображению. При этом мы как бы исключаем из рассмотрения то, что отдельный богослужебный текст является элементом органичной «музыкальной драмы» (именно так был обозначен «жанр» чисто эстетической стороны богослужения Флоренским в его трактате «Храмовое действо как синтез искусств»). Затем, нам здесь придется свести гимнографический текст к его письменному виду, элиминировав его столь важный звуковой – певческий аспект. Это еще более грубое приближение, чем восприятие оперной арии через либретто. Фактически мы будем исходить не из опыта храмовой – соборной молитвы, но из опыта келейного богомыслия – размышления над текстами. Но Церковь на это не кладет запрета. Более того, она призывает нас к подобным трудам – устами, например, о. Иоанна Кронштадтского (высказывания которого на этот счет приведены у нас выше) или же епископа Феофана Говорова, который полагал что надо глубоко изучить тексты утренних и вечерних молитв, дабы приобщиться к их духу («Письма о духовной жизни»). Намереваясь изучать поэтику гимнографии, мы как раз следуем советам этих авторов, учителей современности.