Русский космос

Разве прежде глядел бы он на московские улицы с такой радостью? Нет же, это только теперь, повидав чужие края, Париж да Голливуд, только теперь понял, как спокойно здесь. Ни яркого пятна, ни резкого звука – все исполнено равновесия, все настраивает на мирное раздумье.

Сперва улицы были пустынны, разве что милицейский у перекрестка мнется или мальчишки иногда пробегут. Потом потянулся народ. Окончился рабочий день, тротуары заполнились прохожими. Спешат, торопятся, как и Тимур. Лица у всех спокойные, по-доброму сосредоточенные, без легкомысленных гримас. Родные, в общем, лица.

Вот загрохотал первый монорельс – запустили, значит, к концу рабочего дня, чтобы по домам людей развезти. Кто свернул к посадочным, а кому недалеко – пешком. Тимур тоже мог бы монорельсом подъехать, ему как лицу воинской службы позволено. Но подумал: зачем? Пусть лучше место в вагоне какому-нибудь трудящемуся останется, а универ-солдат Жилин и так дойдет.

Когда свернул с проспекта, сердце забилось чаще. Захотелось скорей, скорей шагать. Едва не вбежал в подъезд, взлетел на третий этаж и замер перед дверью, до последней царапинки знакомой. Поднял руку… опустил. Надо же, как сердце заколотилось! Тихо постучал, вместо того чтобы на кнопку звонка нажать, и прислушался: в квартире прошлепали неспешно. Щелкнул замок, дверь скрипнула…

– Тимоша!

Мать торопливо загремела цепочкой, бормоча: «Вернулся… Тима! Что ж ты не предупредил, мы же не знали, мы же…» Наконец дверь распахнулась, и универ-солдат Жилин шагнул в темный коридор, в знакомые запахи да в мамины объятия. Выждал немного, отстранил ее и, отыскав в углу помигивающий красный огонек диодной лампадки, поклонился. Уже после заметил, что огонька два – рядом с образом Всевечного иконка святой Екатерины. Катька, значит, повесила.

Мать всхлипнула.

– Мам, ты чего? Все же хорошо.

– Хорошо, Тимочка, хорошо. Это я так… отца вспомнила. Он вот тоже – первым делом красному уголку поклон, а уж после… Ну, идем в комнату, я хоть погляжу на тебя.

Тимуру стало даже немного не по себе. Он представлял себе сцену встречи так и этак, но не ждал, что мама вдруг расплачется – женщиной она была не то чтобы суровой, но строгой, без слезливости. Постарела, что ли?

Ухватив сына за рукав, мать потянула его по коридору, к светлому дверному проему.

– Да погоди, дай ботинки снять! – спохватился Тим. Быстро скинул обувь, бросил на пол рюкзак. – Дед-то как?

– Да как… хорошо дед. – Мать шмыгнула носом. – Он-то тебя вчера вспоминал, говорил, ночью рука чесалась – к встрече. Чует, старый.

– А Катька вспоминала?

– А у Катьки ветер в голове, где ей вспоминать.

– Икону она повесила?

– Так ведь ее святая. Помогает, суженого в дом направляет…

Вошли в комнату. Мать снова взяла Тима за плечи, повернула лицом к окну, а сама отстранилась и с полминуты глядела молча. Потом уверенно объявила:

– Вылитый Иван!

Тим смолчал, только улыбнулся. Очень хотелось в самом деле походить на отца… Тут на шум голосов из своей каморки выбрался дед. Он еще больше высох и ссутулился. Морщины глубже въелись в небритые щеки, только костлявый нос торчит – а так в лице старика все втянутое, сморщенное, ужатое. Поглядел мутными глазами, стащил очки, подышал и вернул на место. Стало малость страшновато: признает ли?

– А, приехал! Тимур! – каркнул дед, и Тиму стало спокойней: узнал старик. – Ты прививку сделал?

– Да я же…

– Ну, что пристали к внуку, папа? – вступилась мать. – С дороги он, а вы со своей прививкой опять! Не успел войти!

Дед сморгнул, потупился… Потом развернулся, тяжело опираясь на палку, бочком протиснулся обратно. И, затворяя дверь, пробурчал: «Прививку надо сделать обязательно…»

Тимур смущенно покосился на мать. Не знал, сказать ли, что дедушка еще хуже стал, или не нужно. И так же видно – сдает старик, заговаривается. Мама вздохнула, развела руками. Тут паузу прервал стук двери, а следом – дробный топот каблуков и Катькина бодрая скороговорка:

– Ну что за люди! Что за люди! Слышь, мам?! Тащу я эти бидоны! Сажусь в монорельс!

Катька со стуком опустила упомянутые бидоны. Хлопнули об пол туфли, Тимур волей-неволей улыбнулся – ну хоть что-то неизменным осталось. Сестра ничего не могла сделать без шума и криков.

– Ты слышишь, мам! В монорельс не пускают с ними! – Катька заерзала по полу подошвами, натягивая тапки. – Слышь, нет?

– Катя, у нас… – начала было мать.

Из коридора донесся новый грохот: Катерина споткнулась о вещмешок Тима и влетела в комнату, едва не свалившись на пороге. Вцепилась в дверной косяк. На шум выглянул из каморки дед.

– Тимоша приехал вот… – закончила мать.

– Вижу, – отрезала сестра. – Барахло свое по всему коридору раскидал.

Потом она широко улыбнулась и бросилась обниматься:

– Ура-а-а! Приеха-а-ал!