Русский космос

В общем, когда весь маршрут был оплачен, у Тима даже слегка достатка на карточке сохранилось. Отключившись от сфиронета, он немного еще посидел, про себя удивляясь расторопности отца Карена, потом карточку вытащил, кивнул служке и покинул церковь.

* * *

Мать с Катькой, узнав, что Тимур уезжает, расстроились. Хотя Катерина скорее возмутилась, очень негодовала: она с чего-то решила, что братец останется на свадьбу, которая, как выяснилось, уже скоро. Но не через неделю же? Нет, ты что, через месяц только! Пришлось объяснять, что на месяц он бы в любом случае не мог задержаться, отпуск-то двухнедельный, а это тебе не оранжерея какая-нибудь, не отпросишься, вот как Катька сейчас, чтобы Тима на вокзал проводить.

Он собрал сумку, попрощался с дедом – который глядел серьезно и отчего-то укоризненно, но про прививку, слава Всевечному, ничего не говорил, – и вместе с женщинами пошел на станцию монорельса. Подумал: а мог ведь еще на пару дней задержаться. Но… Будто пятки горят, нет сил больше на одном месте топтаться, вперед надо, в будущее! К Изножию, а после, вернувшись в Божий град, тут же явиться в местное отделение ВКС и сразу – на службу, сразу отправиться к месту, которое для него определят. Ведь учеба закончена, и вся жизнь впереди! Да какая жизнь, сколько всего предстоит увидеть, сделать, какие дали открываются, горизонты! Будущее – большое, незнакомое, увлекательное – ждало его, звало к себе, торопило: быстрее, вперед, спеши, завтра будет интереснее, чем сегодня.

И торопя это «завтра», стремясь к тому, что ждало за поворотом жизни, Тимур не мог больше в тихой, сонной Москве оставаться, не мог в знакомой квартирке жить, дышать привычными запахами детства, слышать шебуршание матери на кухне, кряхтение деда за стеной, топот Катькиных каблуков. Семья была воплощением прошлого, ну а будущее заполнено важными захватывающими делами, о которых Тим пока еще ничего не знал, лишь предвкушал их, и чтобы ни одно не прошло мимо: вперед, беги, спеши, не ждет время!

Они попрощались, обнялись, поцеловались. Мать заплакала, у Катьки тоже глаза на мокром месте были, но она держалась, разве что носом хлюпала; боялась, видать, что тушь потечет. Тимур ощущал грусть, но больше – особое, не передаваемое словами волнение. Он перевернул страницу жизни. Страницу важную – пролог, – на которой много всякого написано было. Но теперь всё, позади она, и семья – тоже позади. Увидит ли их еще когда-нибудь? Конечно, должен увидеть, как же иначе, но почему-то казалось: нет, никогда больше.

* * *

Мелькали станции, поля, речки, общинные фермы, холмы, города – милые, уютные и очень спокойные, похожие друга на друга тихие городки Уклада. Лица случайных попутчиков вереницей плыли мимо, тут же забываясь, улетая из памяти, – и вот уже Брянск, большой город, один из важных узлов монорельсовой сети. Здесь пришлось пять часов ждать поезда, на который следовало пересесть; Тимур прогулялся по улицам, пообедал в блинной. Вспомнил заведение, что разгромили францы на площади возле Крездовой башни, подивился, каким наивным был в ту пору, как переживал, краснел, смущался, когда на него африкан упал, а братья подшучивать стали. А после пришла интересная мысль в голову: но ведь и через год, когда стану вспоминать себя прежнего – то есть теперешнего, – вновь подумаю: вот ведь наивным каким был, малоопытным. Это ж надо, подойти к отцу-командиру и вопрошать у него по поводу зловещих видений девиц без облачения! Но тут же понял – нет, это до задания в Голливуде было. Теперь-то я другой. Подземелья под голливудскими холмами, узкоколейка, сражение с американкой-безбожницей, взлет межсфирника и, главное, временная смерть – будто водораздел, граница, отделяющая меня прошлого от меня нынешнего. Как бы я после того к отцу-командиру с вопросом про необлаченных девиц подошел? Да никак! И в голову бы не взбрело с такими глупостями…

Вот когда, выходит, повзрослел? У других это дело медленное, подспудное; время, когда они себя подростком или юношей ощущают, от того времени, когда уже понимают, что мужи, мужчины, – четкой, хорошо осознаваемой границей не отделены, но постепенно, неощутимо для разума одно в другое перетекает. А у меня вот как вышло: раз – и взрослый. Или нет? Или только сам себе таким кажусь? Ну, не совсем взрослым, но уже, конечно, далеко не юнцом. Хотя ведь от того, каким сам себя считаешь, как себя видишь – зависит поведение, зависит то, как держишься, соображения и чувства, в конце концов, зависят, а раз так, значит, самоощущение все и решает? Кто полагает себя мужчиной – тот им является, а кто чувствует юношей – тот юноша и есть? Да, точно! Взрослее стал, сами размышления эти и есть тому свидетельство, прежнему мне мысли такие в голову просто не пришли бы, вот в чем дело.