Русский лабиринт (сборник)

С чего Толя брякнул про родню, которой у него отродясь не было в тех краях, он и сам не знал. Наверное, чтобы окончательно завоевать Антонино доверие. Прием оказался эффективным, но, как выяснилось позже, с неожиданной стороны. В любом хорошем русском да и вообще православном застолье наступает момент, называющийся «добрый самогон был, все под столом – ни выпить, ни побиться». Ну, в тот день, положим, никто под стол не падал, даже мордой в классический «оливье» не упал, даже Степан, но люди начали теряться. И одной из первых пропала ветреная Антонина. Как Толян не усмотрел, непонятно. Одно из двух – либо давно не брал в руки гитару, либо не брал за талию Тоню. Но, как уже известно, Анатолий был типом упорным. Уже с рассветом, захватив на случай встречи с превосходящими силами соперника, друзей-лабухов, (опричь храпевшего за столом ударника), он отправился по просыпавшемуся Беломорску на поиски коварной музы. В светлой майской ночи соперника с похищенной добычей тем не менее нигде не было видно, и ноги как-то сами собой принесли компанию на вокзал.

Вокзал в России больше, чем вокзал, – знает каждый бывалый человек. Кому-то это – место разлуки, иногда горькой, со слезами в три ручья, бегом по перрону с заглядыванием в мутное окно, откуда смотрят печально увозимые в бескрайные просторы родные глаза. Для других – место радостного и нетерпеливого ожидания с топтанием с ноги на ногу на том же перроне в лютый мороз, когда поезд опаздывает. Стоит такой человек в скромном пальтишке, в штиблетах на тонкой подошве, никак не рассчитанных на срыв графика движения, хлопает себя под мышками, а в зал ожидания почему-то не идет. А потому не идет – хочет дорогого себе пассажира прямо у вагона встретить, чтобы приятно тому сделалось, чтобы сразу увидел, а не вытягивал шею, выйдя из вагона со смутным подозрением – неужто не встречают? Иным вокзал – и вовсе пристанище, хоть на одну ночь. И совсем не обязательно, что бомж какой. Может, домой никак нельзя по сердечной обиде, а друг не принял переночевать из-за сварливой жены. Мучается бедолага, проклинает все и вся, а потом, глядишь, ближе к рассвету и в себе вину искать начинает. Бывает и так, что просто выпить надо в неурочный час, а где ж тогда, если не в буфете или ресторане привокзальном? Знает, знает русский человек, что не совсем обычное это место – вокзал. Всегда тут люди, всегда движение. И поезда, как люди, все отбывают куда-то, все прибывают, текут дождевыми струйками по всему неровному телу России, где ночью на протяжении многих верст и иного света не видно, кроме как – из окон вагонных. Вся скоротечность бытия здесь проявляется, и всякий, пусть даже и без билета, а по какой другой причине на вокзале оказавшийся, уже лучше понимает, что он в жизни пассажир, не больше. И где его конечная станция, скоро ли слазить навсегда, один Бог ведает. И хоть ворья все больше становится, так что за бумажником постоянно приглядывать желательно, и милиция вокзальная особый прищур нехороший имеет, и казенным духом веет от сквозняков, а все-таки вокзал – приют души, пусть и временный. А решишься на что-то – так вот касса, бери билет в любую сторону, бери билет…билет…билет…

– Билет, гражданин! – Анатолий с трудом оторвал голову от локтя, послужившего ему, видимо, подушкой.

На него недобро смотрела тетка в железнодорожной форме.

– Билет…сейчас…билет, значит… – Толян с трудом рассмотрел обстановку – он лежал один в купе на нижней полке, в одежде, ботинках и без всякого постельного белья. – Какой билет? Куда билет?

– Во, надрался-то! Не знаете, куда едете, гражданин?

– А я… это…еду?

Толя тряхнул головой – виски тотчас заломило – и, морщась, глянул в окно. Назад неслись чахлые березы и серый невзрачный кустарник.

– Действительно, еду. А куда?

Проводница фыркнула.

– Ищите билет. Ваши друзья его вам куда-то сунули, когда провожали. Я подойду скоро.

– Друзья? Меня? Провожали? – спросил Толян сам себя.

Постепенные мозговые усилия вынесли на берег памяти светлый образ Антонины и мутный лик басиста Володи. Другие лица смешивались пока в темном потоке похмелья и явственно не различались.

– Но, черт меня дери, куда я еду? К Тоньке, что ли? А зачем? И где она сама тогда? И билет мой где? Хотя какой, к собакам, билет, я же никуда не собирался. Мне ж играть сегодня! Что, еттыть, происходит-то?

Пребывая в крайнем недоумении, Толян, кряхтя, поднялся с жесткого ложа и выглянул в коридор. Коридорное ущелье было пусто, только в конце, у туалета ждала своей очереди какая-то женщина в узбекском халате. Толя протер глаза – что-то в ее виде показалось знакомым.

Качаясь, но не в такт с поездом, отдельно, он подошел наконец-то к туалету. Как только Толян собрался спросить узбечку, знает ли она Антонину или, на худой конец, его самого, дверь туалета открылась, выпустив по-русски широкую деваху лет под тридцать. Тощая узбечка уклейкой шмыгнула внутрь.

Деваха – дородной стати, чисто купчиха с полотна Кустодиева, с большими коровьими глазами на каравайном лице и налитыми пудовыми грудями – спросила неожиданно тонким голосом: