Русский мир. Часть 1

Сказки процветали и там, где работали артелями. Здесь они сохраняли свое значение как вид устного творчества, пожалуй, дольше всего. Именно поэтому надолго задержалась устная сказка на Севере и в Сибири, среди охотничьих, рыболовецких, лесорубных и других артелей. На Печоре, по свидетельству известного собирателя сказок начала XX в. Н. Е. Ончукова, староста, составляющий артель, всегда стремится залучить в нее всеми мерами сказочника или «старинщика». А по свидетельству одного из молодых сибирских собирателей, в рыболовных артелях на Байкале сказочнику давали лишний пай и освобождали от целого ряда работ. «Человек, хорошо рассказывающий сказки, уже выше всей рыбацкой артели. Он – душа ее, источник светлых, бодрых настроений, которых так жаждет каждый человек и особенно рыбак, усталый после работы. По колено в воде, усталый, намокший, озябший, не всегда с хорошим уловом – он не падает духом, сидит далеко за полночь и слушает сказки, а рано утром окрик башлыка “по-дымайся!” заставляет его снова взяться за работу»³⁰.

Большой популярностью пользовались сказки в солдатской и казачьей среде. Их рассказывали в походах, на привалах, в минуты отдыха. В армии собирались люди из самых разных уголков России, и невольно происходил обмен сказочными сюжетами. Интересно, что участники Великой Отечественной войны свидетельствуют о том, что эта традиция сохранялась и на этой войне³¹.

В начале XX в. этнограф Е. Н. Елеонская отмечала: «Сказка до сих пор живет деятельной жизнью, она продолжает рассказываться, отражая в себе черты разной среды и разных эпох, она приноравливается ко времени и лицам, порою сохраняя старую тему, она является в обновленной форме и служит выражением настроения, воззрения данного момента»³².

Отдельно надо несколько слов сказать о рассказчиках-профессионалах, благодаря которым каждая сказка становилась неповторимой. Несмотря на устойчивость не только сюжетов, но и отдельных деталей повествования, словесных оборотов, присказок и прибауток, личность рассказывающего не могла не отражаться на изложении сказки. Сохранились сведения о подлинных мастерах своего дела.

Известный этнограф Д. К. Зеленин в начале XX в. записал сказки, рассказанные пермским сказочником А. Д. Ломтевым. Настоящими сказками Ломтев считал только старые традиционные волшебные. Зеленин писал о нем: «Ломтев относится к сказкам весьма серьезно. Мелкие рассказы и бытовые анекдоты он никогда не назовет сказками, а пренебрежительно – “побасенками”. Не любит он также сказок, в которых “много брязгу” (неприличного), и “Микулу-шута” рассказал мне лишь под веселую руку, да и то с извинениями: эта-де сказка – “только мужикам ржать” (хохотать)… Настоящими сказками Ломтев считает только те, в которых подробно рассказывается о чудесных подвигах богатырей. Знанием таких именно сказок Ломтев гордится. Если в сказке нет настоящих богатырей, то должны быть, по крайней мере, цари, короли, генералы и вообще высокие лица: иначе сказка будет “мужицкою”»³³.

Известный собиратель и исследователь русской сказки М. К. Азадовский так описывал в дневнике сказочника, которого он встретил во время экспедиции в Бурятии в 1927 г.: «Там мне удалось познакомиться с великолепнейшим мастером-сказочником Д. В. Асламовым, который по богатству репертуара и уменью рассказывать, несомненно, войдет впоследствии в ряды наших лучших сказителей. Мне приходилось слышать от него сказки и один-на-один, и в небольшой тесной группе, и в большой аудитории. Как мастер-исполнитель, он особенно развертывается, когда перед ним много слушателей. Рассказчик он превосходный. Он то повышает, то понижает голос, делает паузы, играет и жестикулирует. Он рассказывал Фомку-вора: когда Фомка-вор появляется перед слугами, переодетый губернатором, он кричит, топает ногами, хмурит брови. Когда выясняется безнадежная глупость губернатора и окружающие разъясняют ему ее, сказочник придает своему голосу увещательные и внушительные интонации. Отдельные подвиги и похождения он отмечает восклицаниями и вопросами: “Ага! Хорошо! Ловко! Вот как! Ловко сделано!” и т. д. Или наоборот замечаниями: “Вот дурак-то!”, “Ну чо же, смекалки-то не хватает”. Рассказывая, он все время находится в движении: оборачивается то в одну, то в другую сторону, иногда привстает с места, руками обозначает размеры, если приходится, например, говорить о величине, росте, вообще, размерах чего-нибудь или кого-нибудь. Настроение и восторг слушателей передаются и ему и, особенно, когда аудитория не может сдержать смеха, он увлекательно и заразительно хохочет вместе с ними, прерывая рассказ. Необычайно подвижно и его лицо. Морщины его то собираются, то разглаживаются, брови насупливаются, когда речь идет о суровых и печальных фактах; с появлением же в рассказе сентиментальных и идеалистических сцен на его лице появляется улыбка. В торжественных и патетических местах он приподнимается, лицо становится суровым, поднимает руку и грозит пальцем»³⁴.