Русский Мисопогон. Петр I, брадобритие и десять миллионов «московитов»

Однако подобные идеи Петр мог усвоить не только из чтения Крижанича. В действительности обычай русских носить бороду воспринимался многими западноевропейскими путешественниками в качестве азиатского обычая вплоть до второй половины XVIII в.[438] Подобные взгляды могли быть усвоены Петром при общении с иностранцами (Гордоном, Лефортом). Любопытно, что сходные идеи обнаруживаются, например, у Андрея Ивановича Лызлова в главе «о вере и обычаях татарских», где он, кажется, несколько пренебрежительно описывает обычай татар не стричь бород: «Породою суть: возраста средняго, обличия широкаго, черноватаго, очей черных, страшно выпуклых, брад долгих, а редких, наподобие козлов, ихже мало стригут»[439].

Итак, вероятнее всего, Петр I являлся сторонником гораздо более радикального взгляда на брадоношение из всех, которые нам приходилось анализировать (см. с. 120 в этой книге). Он не ограничивался, подобно Димитрию Ростовскому, взглядом на брадоношение/брадобритие как на явление, не имеющее отношения к духовной жизни. Действительно, этот «либеральный» взгляд не предусматривал никакого принуждения: поскольку брадоношение/брадобритие вообще негреховно, то люди могут выбирать, брить лицо или нет. Петр резко противопоставлял традиционный российский облик, отождествляемый им с обликом «татарских и протчих бусурманских народов», и внешний вид подданных «европейских государств», который декларировался как «християнский». Реформа Петра I, таким образом, как бы упраздняла унаследованные от татар «бусурманские» обычаи и вводила обычаи «европейских християнских государств». Если Петр действительно держался таких взглядов, то становится понятным, почему борьба с брадоношением играла столь важную роль в его политике.

II Указ

Твоему, великого государя, указу учинились непослушны.

Из донесения тарского воеводы М. И. Воронцова-Вельяминова, 1705 г.

19. «Ныне нам и государь брить бороды не запрещает!»

Перенесемся на южную окраину Московского царства, в маленький пограничный город Романов-в-Степи с преимущественно служилым населением, расположенный в живописном месте, на нескольких высоких холмах правого берега реки Воронеж. В наши дни такого города не существует: на его месте – несколько крупных сел на юго-западной окраине современного Липецка. А в начале XVIII в. это был важный пункт в системе укрепленных пограничных поселений, составлявших Белгородскую засечную черту[440]. В конце XVII в. значение Романова еще больше возросло ввиду того, что он находился на пути следования государя на Воронежскую корабельную верфь. Главные административные функции здесь выполняло специальное ведомство, отвечавшее за обеспечение государя и его свиты всем необходимым, – Хлебный дворец. Стряпчий Хлебного дворца (в начале XVIII в. исполнять эту должность из Москвы приехал дворянин Петр Кириллович Володимеров) был главным местным начальником. Как и многие российские города, Романов состоял из крепости, посада и нескольких слобод.

В один апрельский день 1699 г. на Светлой неделе[441] жители Троицкой слободы Романова праздновали Светлое Христово Воскресение. Второй священник Троицкой церкви отец Викула под радостный звон колоколов обходил крестным ходом свой приход, заходя для служения молебнов в каждый двор. Местные жители ему помогали: кто-то нес крест, кто-то святые иконы, кто-то блюдо для сбора пожертвований и т. д.

Эта благостная процессия оказалась омрачена скандалом, когда очередь служить молебен дошла до двора солдата Парфена Миронова сына Кокорева. Вот как о случившемся рассказал солдат Сергей Косенков:

В прошлом де в 207 [1699] году о Святой недели у романовского салдата Парфенки Кокорева в дому города Романова троицкой поп Викула Федоров с образами был. А он, Серешка, носил за ним образ Троицы Живоначалные. И как де они пришли к нему, Парфенки, на двор, и он де, Парфенка, вышел к воротам, и ему де, Парфенку, в то число он, поп Викула, говорил: «Для чего де бороду выбрил? Хорошо б де и ево, Викулу, спроситца, для того, что он, Парфенка, ему сын духовной». И ко кресту ево в то число не пустил. И как де они с образами вошли в ызбу и после де молебна у креста были все, а ево, Парфенку, он, поп Викула, не пустил же, и в то число ево бранил, и говорил ему: «Для чего де ты бороду бреешь?» И Парфенка де ему, попу Викуле, против того сказал: «Нам де ныне и государь не запрещает брить бороды». И поп де Викула называл ево врагом и басурманом, за что он бороду брил. А в то де число за образами у него, Парфенка, в дому были Сенка Недосекин, Микитка Лосков, Панка Бурлак, да вдова Федора Захарова, да Авдотья-попчиха и иные Романовского уезду жители, а хто имяны, ныне того он не упомнит[442].