Русский национализм и Российская империя: Кампания против «вражеских подданных» в годы Первой мировой войны

Эти данные не включают значительные территории, оккупированные немецкими и австрийскими войсками, которые к концу 1915 г. охватывали все польские губернии, Лифляндскую и части Курляндской, Холмской, Минской, Подольской, Волынской и Бессарабской губерний. До отступления из этих областей военные власти успели секвестровать и передать новым владельцам немало недвижимого имущества немцев. Кроме того, МВД дало указание, чтобы процесс конфискации продолжался даже на территориях, оккупированных противником. Поскольку это было явно невыполнимо, эвакуированные губернские чиновники делали что могли, работая с имеющимися данными по землевладению, готовя все необходимое для процедуры полной конфискации на территориях, контролируемых противником. Когда некоторые из них были освобождены в результате летнего Брусиловского прорыва и наступления 1916 г., многие чиновники были готовы быстро прибыть на место и продолжить процесс конфискации^{348}. Данные Крестьянского банка также не включают существенные изменения в структуре землевладения и фактическую передачу прав собственности, вызванную требованием, чтобы все арендные договоры были разорваны в течение одного года после издания важнейших февральских и декабрьских указов. Крестьянский банк не собирал статистику земельных аренд, но их число было существенным. Только в четырех губерниях Новороссии (Таврической, Херсонской, Екатеринославской и Бессарабской) 20 тыс. немецких поселенцев арендовали более полумиллиона десятин земли уже в 1890 г.^{349} Хотя никаких сводных статистических данных предоставить невозможно, судя по ходатайствам и материалам прессы, требование закона о разрыве арендных договоров широко выполнялось^{350}.[118] Нужно отметить, что, хотя арендные отношения не фигурировали в официальной статистике, разрыв арендного договора мог быть столь же разрушительным для отдельных семей и общин колонистов, как и конфискация находившихся в их собственности земель, и возможно даже более, поскольку бывшие арендаторы не получали вообще никакой денежной компенсации. Большинство репрессированных были долгосрочными арендаторами и вкладывали значительные средства в домашний скот, постройки и различные усовершенствования. В отсутствие компенсации они были вынуждены продавать свой скот, инвентарь и строения по очень низким ценам на местных рынках, заполненных подобными товарами других колонистов, оказавшихся под угрозой конфискации своих земель. Весьма приблизительные подсчеты арендуемых немцами земельных участков, затронутых конфискационными указами, предполагают около 75 тыс. арендаторов, владевших 750 тыс. дес. земли[119]. Если включить в подсчет оккупированные Центральными державами территории, это число должно быть по крайней мере удвоено.

Очевидно, что одни лишь выкладки Крестьянского банка неадекватны в качестве ориентира для подсчета общего числа лиц, чье имущество было намечено для конфискации до Февральской революции. В качестве осторожной оценки можно назвать приблизительное число в 6 млн. дес. и по крайней мере 0,5 млн. собственников, подлежавших экспроприации к началу 1917 г. Расширение территории, на которую предполагалось распространить действие узаконений августа 1916 г. и 6 февраля 1917 г., не включено в эти числа. Это расширение угрожало общинам немецких поселенцев конфискацией по крайней мере 750 тыс. дес. в Сибири и, вероятно, 1 млн. дес. в поволжских губерниях, хотя Февральская революция вмешалась в процесс прежде, чем земли, подлежащие экспроприации, могли появиться даже в опубликованных списках[120].

Масштаб запланированной передачи собственности был внушителен. Чтобы поместить цифровые данные в некий ретроспективный контекст, отметим, что за время проведения столыпинской аграрной реформы с 1907-го и до 1915 г. приблизительно два миллиона крестьянских домохозяйств перевели около 14 млн. дес. земли из общинного в частное владение[121]. Хотя фактически конфискованных до февраля 1917 г. земельных имуществ было гораздо меньше, чем включенных в списки на экспроприацию, нельзя недооценить значение самого внесения в списки. Процесс сбора данных и публикации списков серьезно воздействовал на местные сообщества. Чтобы собрать данные для списков, оценщики и местные полицейские чиновники приезжали в немецкие поселения и на отдельно стоявшие фермы, осматривали границы земельных участков, внимательно проверяли счета и всю документацию поселений и подробно фиксировали размеры и текущую стоимость земельных имуществ, количество скота, инвентаря, строений и вообще всего, представлявшего какую-либо ценность. Подобные посещения достаточно много значили для напуганных колонистов и поселений в целом, что вело к индивидуальным или коллективным отказам засевать поля, распродаже дойных коров, домашнего скота и инвентаря, а также демонтажу оборудования на мельницах, текстильных фабриках и других предприятиях и мелких производствах на подлежащих экспроприации землях.