Русский национализм и Российская империя

До Первой мировой войны можно выявить лишь незначительное число случаев, когда правительства принимали какие-либо меры против вражеских подданных, оказавшихся на их территории во время войны, а ведущие правоведы сходятся в том, что ни одна норма международного права не соблюдалась более строго, чем защита личности и имущества иностранных граждан в военное время^{2}. Однако в конце концов практически все государства интернировали хотя бы незначительное количество вражеских подданных на своей территории и ввели всесторонние, хотя и временные ограничения на пользование имуществом и свободу экономической деятельности для данных категорий населения. Даже столь отдаленные от театра военных действий государства, как Австралия, Бразилия, США, Канада и Куба, интернировали некоторое количество вражеских подданных[2].^{3} Именно во время Первой мировой войны были впервые опробованы меры, гораздо более систематично и жестко применявшиеся против граждан враждебных государств и гражданского населения вообще во время и после Второй мировой войны.

Несколько общеевропейских событий, имевших долговременные последствия, могут помочь в объяснении причин подобных притеснений вражеских подданных именно в это время. Первым стал постепенный сдвиг в осмыслении современной войны, начавшийся с эпохи Французской революции и преобразивший вооруженный конфликт между правительствами и армиями в глобальное противостояние граждан воюющих стран. Одним из величайших военных нововведений Французской революции стала идея «воюющей нации» (nation-inarms), состоявшая в том, что все гражданское население страны вместе борется с внешним врагом, защищая некий набор общих идеалов. В течение XIX в. многие государства Европы — независимо от политического устройства — развили эту идею путем введения всеобщей воинской повинности и системы резервистов. Воодушевленная надеждой на создание многочисленной и более патриотически настроенной армии, Россия в 1874 г. ввела в действие свой вариант всеобщей воинской повинности^{4}.[3] Связь между всеобщей воинской обязанностью, современным пониманием гражданства и интернированием граждан враждебных государств была довольно тесной. В результате повсеместного распространения системы резервистов военные стратеги озаботились тем, что если позволить вражеским подданным мужского пола в военное время возвращаться в страны их происхождения, то в конце концов они появятся в рядах армии противника^{5}. Более того, некоторые военные и полицейские чиновники делали из этой теоретической угрозы незамысловатый вывод, что все проживающие здесь граждане враждебной стороны окажутся верными своей родине и могут рассматриваться как пятая колонна, т.е. как благодатная почва для вербовки шпионов и проведения шпионских операций. Вовсе не совпадением был тот факт, что именно Франция — родина как понятия современной гражданственности, так и идеи «воюющей нации» — стала сценой основных эпизодов интернирования вражеских подданных в XIX в.[4]

Не менее важным фактором стала и волна массовой интернационализации конца XIX — начала XX в. Количество людей, пересекавших государственные границы, путешествуя поездами и пароходами, за несколько десятилетий до 1914 г. значительно возросло, а межгосударственный обмен людьми и капиталами достиг беспрецедентного уровня. Это серьезно увеличило масштаб потенциальной проблемы с гражданами враждебных государств. На рубеже веков шовинистические лозунги, направленные против мигрантов, появились во многих странах и подстегнули введение законодательных актов, ограничивающих въезд в страну определенных этнических групп. Великобритания, Франция, Германия и США пришли к необходимости установления новых форм надзора за иммигрантами и ограничения иммиграции вообще^{6}. Эти процессы имели определенное значение, но реальный сдвиг по направлению к новому миру, где гражданство тесно связано со строгим эмиграционным контролем и национальными квотами, произошел во время Первой мировой войны, а проблема вражеских подданных стала важнейшей частью отхода от интернационалистических тенденций предвоенной эпохи. Сказанное особенно верно для континентальных империй (впоследствии вступивших в схватку на Восточном фронте), поскольку они не столь решительно стремились к превращению гражданства в четкую разделительную линию между представителями «титульного» сообщества своих подданных и чуждыми ему лицами, пока война не заставила их двигаться в этом направлении.