Русский немец

Выстроили нас на лагерном плацу – на общее собрание. Выехал к нам на рослом жеребце начальник этого лагпункта и зычно произнёс: «Граждане трудмобилизованные! Вы все – предатели и шпионы! Вас надо было расстрелять – всех до единого! Но Советская власть гуманна. И вас доставили сюда, чтобы дать вам возможность кровью смыть свой позор: заготавливать лес для страны и фронта – в отдалённых районах, делать шпалы и пилить доски – на лесозаводах. Только добросовестный труд спасёт вас от заслуженного наказания! И запомните: ещё ни один из ваших отсюда не ушёл, а все, кто попытался это сделать, лежат за бугром – на кладбище!» Повернул лошадь – и уехал.

Мы все – в шоке. Да разве так можно с нами?! Ведь мы все свои силы – без остатка – готовы отдать, чтобы помочь Красной Армии! Так почему же нас считают преступниками?!

…

(Май)

Еле передвигаю ноги. Папу перевели на другой лагпункт, и остался я тут один. Работаю в лесу – на трелёвке (подвозке) поваленных стволов (хлыстов). Поскольку лошадей не хватает (много их пало – от недостатка корма), то мы таскаем брёвна вместо них: на себе, метров за 50-100 – к местам штабелёвки или отгрузки. Труд и впрямь – лошадиный, здоровья не прибавит. Большинство из нас, поволжских немцев, настоящей тайги никогда в жизни не видело и навыков работы в лесу не имеет. Тем страшнее для нас этот неведомый каторжный труд.

Бригадир наш – Отт – хотел было отправить меня дневальным в барак. Говорит: «Спасти хочу тебя, дурака, – отца твоего ради!» А я не согласился. Вышел утром на развод – и запросился назад, в лесоповальную бригаду. Это ведь только кажется, что дневалить в бараке – лафа, а на самом-то деле: с шести утра и до одиннадцати вечера на ногах, полы скрести, бесконечно воду таскать для кипячения и всякое такое другое – всё это мне не по силам и не по нраву. Отт погрозил мне кулаком, а потом сказал: «Ладно, иди в кипятилку! Поставлю дневальным другого человека – поразумнее».

Кормят нас тут «согласно выполнению производственных норм». Всех делят при этом на три категории – «три котла». «Первый котёл» – для тех, кто не выполняет номы: 400 граммов хлеба и дважды в день – чашка супа. Ясно, что с такого «котла» не выживёшь: скоро попадёшь в «доходяги» (дистрофики). «Второй котёл» (для выполняющих нормы): 600 граммов хлеба и суп три раза в день. Ну и «третий котёл» (для перевыполняющих нормы): 700 граммов хлеба и суп – также три раза в день. А, в общем-то, и при таком «довольствии» долго не продержишься, не говоря уже о том, чтобы норму выполнить.

Бежать отсюда невозможно. Да и некуда: кругом – тайга вековая, болота непроходимые и самое страшное – ненасытные, необоримые тучи мошки и комарья. Места почти безлюдные: если не заблудишься, так медведь задерёт или в болоте увязнешь. Словом: сгинешь без следа.

О событиях в мире и на фронте достоверно ничего не знаем. Радио нет, газеты редко приходят и с большим опозданием. Живём, в основном, слухами, догадками, надеждами и воспоминаниями.

…

Оказывается, в лагере издают (раз в неделю) и свою (местную) газету-многотиражку – для заключённых (официальное название «Лес – стране», а в зонах её сразу же прозвали «козьей газетой» – очень уж на самокрутки она годится). Распределяют эту газету по лагпунктам, а в них – по баракам и бригадам. Проводятся «громкие читки», для чего назначаются специальные люди – из грамотных. В нашем бараке это дело поручили мне. И я здесь чуть было не дал маху. Иногда я – из баловства, безо всякого умысла – картавил при чтении: как Ленин в довоенных фильмах, или как это бывает у евреев. И на днях мои соседи по нарам – Володя Эртель и Костя Кунстман – говорят мне: «Ты, Альбин, больше так газету не читай! Понял?» – «Почему?» – «А потому: если не хочешь отправиться вслед за Морландом, то лучше остерегись!»

Я их понял. Догадался. Был в нашей бригаде молодой мужик из «горячих» – Иоганн Морланд. Партийный, между прочим. И когда мы вечерами после работы вспоминали о родине на Волге, он доказывал, что и там, мол, было много неправды: надои одних доярок приписывали другим, чтобы те попали на Сельхозвыставку в Москву, во время уборки урожая составляли фальшивые сводки – стремясь выйти в «передовики», и так далее – в том же духе. И вот через некоторое время пришел в барак какой-то военный и спрашивает: «Кто Морланд? Собирайся с вещами!» – «А что случилось?» – Потом узнаешь. Собирайся!» Больше мы Иоганна этого не видели. Потом уже (из приказа по лагерю) узнали, что получил он «на всю катушку»: десять лет лагерей – за «клевету на советский строй»…

Для меня же моя «политическая шалость» вроде бы осталась без последствий. Во всяком случае – пока.

…