Русский офицерский корпус

Центральное место в системе моральных представлений офицерства всегда занимало, как хорошо известно, понятие офицерской чести: «Обладать честью, во все времена, было признано необходимостью для офицерского кадра. При всех остальных хороших служебных качествах офицер не может быть терпим, если он неразборчив в добывании средств к жизни и марает мундир. Кто не может возвыситься до истинного понимания чести, тот пусть лучше откажется от звания офицера, необходимейшему и первому требованию которого он не удовлетворяет»{302}. Каково же было самое общее представление о чести? В изданной для офицеров книге «Наставление к самодисциплине и самовоспитанию» (имеющей подзаголовок «Собрание писем старого офицера своему сыну») на этот счет сказано следующее: «Истинная честь есть добрая слава, которой мы пользуемся, общее доверие к нашей правдивости и справедливости, к нашей чистосердечной любви к людям; поэтому ты не должен равнодушно относиться к чести, так как равнодушие к ней унижает тебя и исключает из общества достойных уважения людей»{303}.

С понятием офицерской чести неразрывно была связана неприкосновенность личности офицера. Ничто, кроме оружия, не могло касаться его. На страже неприкосновенности его личности стояли и закон, и моральные нормы. Офицер не мог подвергаться каким бы то ни было наказаниям, затрагивающим его достоинство как человека. Даже в общегражданской сфере. В отличие от других граждан, например, взыскание по векселю могло быть обращено только на имущество офицера, но не на его личность — личному задержанию по поводу неуплаты долга (аресту или заключению) офицер не мог подвергаться. Офицер и тот, кто собирался им стать, не мог, естественно, подвергаться телесным наказаниям. Вообще солдаты и унтер–офицеры, бывшие в штрафах (имеющие взыскания) за время службы, не должны были производиться в офицеры, однако для тех из них, кто отличился в бою, могло делаться исключение в уважение их военных заслуг. Но никогда и ни в каком случае, несмотря ни на какие заслуги, не мог быть произведен в офицеры человек, подвергавшийся телесным наказаниям, хотя бы раз наказанный телесно. Офицерские погоны ни при каких обстоятельствах не мог носить человек, чьей спины касалась розга. Более того, офицер, подвергшийся оскорблению действием, т. е. побоям, должен был уходить со службы, поскольку считалось, что пребывание среди офицерского корпуса публично униженных людей наносит ущерб офицерскому званию, как таковому.

С честью офицерского мундира было тесно связано понятие о чести своего полка, культивировавшееся в армии под влиянием исторических традиций. Славные боевые традиции полков русской армии, передававшиеся из поколения в поколение, служили могучим стимулом развития чувства гордости за принадлежность к своей части и вообще к русской армии. Существование полковых музеев, написание историй частей, широко и торжественно отмечавшиеся полковые праздники и юбилеи полков — все способствовало поддержанию этого чувства. Офицер нес как бы дополнительную ответственность за поддержание своей чести: роняя ее, он ронял не только свое личное достоинство офицера, но и честь своего полка.

Следует, правда, сказать, что все эти морально–нравственные нормы, надежно охраняя честь офицерского корпуса, были подчас жестоки и несправедливы по отношению к конкретным офицерам. В частности, вряд ли можно считать справедливым, когда офицер был вынужден уходить из армии, не только сам не погрешив против чести, но и вообще не имея возможности избежать ситуации, которая его к этому вынуждала: когда он, например, подвергался нападению на улице со стороны неизвестных лиц или просто пьяных хулиганов Тем не менее во всех таких случаях пострадавшие офицеры должны были подавать в отставку. Известен также случай, когда один заслуженный полковник, несмотря на высокое покровительство, не был назначен на должность только потому, что почти сорока годами раньше в ссоре с товарищем подвергся от него оскорблению действием (хотя вышел после этого в отставку, потом вновь долго и безупречно служил, а сама ссора практически никому не была известна).

Когда речь шла о вопросах, затрагивавших вопросы пристойности и офицерской чести, даже самые высокие лица не считали себя вправе отступать от принятых норм независимо от своего желания и личного отношения к офицеру. Относительно одного такого случая великий князь Константин Константинович (один из просвещеннейших и гуманнейших людей своего времени), командовавший тогда лейб–гвардии Преображенским полком, писал Николаю II: «У нас очень огорчены тем, что общий в полку любимец Казакевич должен уходить. Я тебе сказывал про его женитьбу Она состоялась на днях, а я не могу допустить, чтобы офицер вступил в брак с разведенной, которая при разводе добровольно взяла вину на себя. Казакевич в отчаянии, все мы тоже, но обстоятельства сильнее нас, и мы скрепя сердце должны им покоряться»{304}.