Русский охотничий рассказ

К рассказу Лескова примыкает и очень близкий по тематике и сюжету рассказ В.М. Гаршина «Медведи». Гаршин, побывавший на войне и воочию столкнувшийся с убийством, смертью, не мог мириться с насилием, в каком бы виде оно ни проявлялось. Борьба со злом, насилием, сочувствие к страданию – этими мотивами пронизано все творчество писателя. В рассказе «Медведи» люди со звериными инстинктами, жадные до зрелищ и равнодушные к чужой боли, страданию, даже смерти, устраивают заранее подготовленное публичное представление – расстрел медведей, живших в вольном цыганском таборе. Жестоким нравам провинциального города противопоставлена романтизированная автором жизнь цыган, которые далеки от растлевающей цивилизации, они сами, как дети природы, способны приручить диких животных и жить с ними во взаимопонимании. Сатирически изображенные обыватели города не только не понимают аморальности совершаемого, но даже вожделенно ждут назначенного дня, цинично мечтая о той пользе, которую извлекут из мероприятия. Кульминационной сценой рассказа является то, как опьяненная кровью толпа мстит медведю, чуть было своим побегом не сорвавшему зрелище расправы: «Всякий, у кого было ружье, считал долгом всадить пулю в издыхающего зверя, и, когда с него сняли шкуру, она никуда не годилась»[32].

Человек травит человека – об этом рассказ С.Н. Терпигорева «Первая охота». Казнь, травля – забава для деспота, и он устраивает охоту с доезжачими и собаками на своего же соплеменника – человека. А разъяренные волки, преследуемые охотниками, в рассказе Бориса Зайцева «Волки» терзают своего старого вожака, не сумевшего вывести их из круга смерти. Все эти произведения объединяет мотив жестокости, связанной с охотой. В автобиографическом рассказе Терпигорева, так же как и в рассказах «Медведи» Гаршина и «Зверь» Лескова, события подаются как воспоминания ребенка, впервые столкнувшегося с беспредельной жестокостью человека, и от этого становятся еще более драматичными.

Очерк молодого Чехова «На волчьей садке» – отклик на реальные события, происходившие в Москве на Ходынском поле. Пораженный увиденным, Чехов осудил не только сам факт травли зверей, но и бездушие кровожадной публики, поощряющей жесткость. Весьма важно замечание А.П. Чехова, который сам не был охотником и не одобрял подобное занятие, об отличии подлинной охоты, когда риску подвергаются обе стороны, как бы выступающие на равных, от преднамеренной публичной травли, когда силы заведомо не равны: «Не шутя осрамился человек перед волками, затеяв эту quasi-охоту!.. Другое дело – охота в степи, в лесу, где людскую кровожадность можно слегка извинить возможностью равной борьбы, где волк может защищаться, бежать…»[33]Гуманистический пафос рассказа Антоши Чехонте, как и фельетоны газеты «Московский листок», способствовали тому, что в 1883 г. садка волков стала производиться без публики.

Жанр охотничьего рассказа начал дискредитироваться в 1880-е годы не только «высокой» литературой, гуманистический пафос которой был направлен против насилия, жестоких инстинктов. Охотничий рассказ, подхваченный эпигонами, переместился на задворки литературы, приобщая специальные охотничьи издания к беллетристике. Он сделался достоянием и массовых юмористических изданий. Необходимо отметить, что в западноевропейской литературе охотничий рассказ намного раньше стал подвергаться травестированию. В Англии уже в конце 1830-х годов Ч. Диккенс вместо охотничьего рассказа предложил публике антиохотничий, изобразив в «Посмертных заисках Пиквикского клуба» (1837) охотников, не умеющих заряжать ружья, садиться на лошадь. А во Франции в 1872 г. вышел роман Альфонса Доде «Необыкновенные приключения Тартарена из Тараскона». «Доблестный» охотник на львов Тартарен, представший перед читателем во всем великолепии охотничьей амуниции, посрамленный в своих «подвигах», явился предшественником комических персонажей Лейкина и Антоши Чехонте.

В России в юмористических журналах печатались рассказы сезонной тематики, написанные неохотниками про охотников, не умеющих стрелять. Редактор одного из самых популярных журналов Лейкин, автор книг с характерными названиями «Мученики охоты», «Воскресные охотники», пародировал жанр в своих рассказах. Большинство персонажей Лейкина – горе-охотники, стреляющие по воробьям, воронам и даже курам, чтобы далеко не ходить. Высмеивая охотников, Лейкин разрушал тот образ вдохновенного охотника-поэта, который явился жанрообразующим стержнем и идейным центром в тургеневском и аксаковском циклах. Нет в рассказах Лейкина и лирических картин природы, которые являются неотъемлемой частью охотничьих рассказов, воплощавших концепцию единства мира.