Русский орден внутри КПСС. Помощник М. А. Суслова вспоминает

Ни одного с «примесью» у нас ни в редколлегии, ни в аппарате не было. Здесь же сразу, во избежание диких домыслов, еще раз напомню и про себя: звучит с «азиатчинкой» Байгушев Александр Иннокентьевич (отец Иннокентий из Сибири, из Иркутска) — но по матери я — Прохоров, — из коренной калязинской ветви знаменитой династии. Так что никаких «примесей» у меня в роду знаково нет. Эмиграция внешняя и внутренняя — народ дошлый, и корни мои, конечно, сразу просветили. Что было мне на руку — возникло особое доверие, которое я, смею верить, никогда, как бы ни рисковал головой, не подводил. Ведь это про моих предков вспоминает в имевшейся у каждого эмигранта книге «История изнутри» Роберт Брюс Локкарт, организатор заговора трех послов против советской власти: «Ранним утром (после выпивки с цыганами) миллионер Прохоров велел подать счет, раздал щедрые чаевые. Поехали. Остановили свою машину около городового. Прохоров вынул кошелек и дал рубль городовому, который звякнул шпорами и* поклонился, положив руку на эфес своей шашки. Прохоров выпрямился во весь рост. Его глаза засверкали, и казалось, что он собирается скомандовать в атаку. «Боже, царя храни», — загремел он. «Боже, цари храни, — отвечал городовой, — и бей жидов». Мы поехали дальше. Нельзя сказать, чтобы Прохоров был юдофобом. По своим политическим убеждениям он был либералом, но всю дорогу повторял: «Боже, царя храни» и «бей жидов». Таков был ритуал. Такова была дореволюционная традиция» (русское переиздание: История изнутри. — М.: Новости, 1991). В «Русской партии внутри КПСС», о которой я рассказываю, тоже большинство было либералами и ни в коем случае не юдофобами. Но каблуками, каюсь, щелкали. Семанов вскинет руку с бокалом, вытянется, щелкнет, а за ним все. И громко марш хором: «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам…» Таков был ритуал.

Но вернусь в «Голос Родины». Мой шеф и однокашник по знаменитой школе имени А.С. Пушкина, — в ней большинство мечтало об МГУ или Институте военных переводчиков — элегантный, блестяще образованный Олег Васильевич Куприн (в школе он был золотой медалист, я только серебряный) держался с генералами Общества подчеркнуто самостоятельно и даже несколько свысока. Мол, мы, контрпропагандисты, действуем умнее и гибче, от нас больше пользы. Нам даже поручено присматривать от имени партии за ГБ. Поэтому в неприятные совместные посещения, было ли то — выбивать для газеты второе помещение, запускать типографию с трудным, капризным для нас тогда диковинным шведским офсетным оборудованием или — на съезд к непри крыто враждебным эстонским националистам, Горшков и Гусев предпочитали ехать со мной. Куприн из-за этого меня немного ревновал. Приезжая из очередной загран ки (он из Америки, Австралии, Бельгии, Франции не вылезал) и, захлебываясь, рассказывая об установленных нужных контактах и задушевных банкетах, он — университетский друг редактора «Коммуниста» Ричарда Косолапова, чем он страшно гордился, постоянно перезваниваясь по вертушке, правительственной связи, — неизменно с шутливой подковыркой сворачивал на мои связи: — не понимаю, почему тебя мне так настойчиво рекомендовало КГБ, хотя я точно знаю, что ты не их генерал, иначе ЦРУ тебя в миг бы «высветило» и эти данные о тебе в иудейском «Новом русском слове» обнародовало, и нам со скандалом ввоз «Голоса Родины» в США запретило? и почему тебя дошлые, огонь и медные трубы «там» прошедшие полковники Базанов и Короткевич, которые у нас на Иностранном отделе и на отделе Контрпропаганды заведующими сидят, тебя так боятся — меня любят, а тебя настороженно боятся? Почему наш кадровик, он же наш первый отдел и хозяин спецхрана полковник Кошута, фронтовик тайного фронта, в начальниках особых отделов по Прибалтике, а затем по Москве собаку съевший, сразу стал твоим лучшим другом, вы с ним часами шушукаетесь. На чем ты держишься?