Иванов-Разумник, самопровозглашенный лидер «скифского движения», с энтузиазмом принял новый большевистский режим. Продолжая видеть источник кровавого переворота в Востоке, он теперь увязывал его с родными скифами, а не с чужеродными монголами900
. На протяжении нескольких лет Белый, Блок и другие поэты, связанные с литературным движением Иванова-Разумника, воспевали варварскую азиатскую идентичность России в альманахе «Скифы» и других изданиях. Усиление контроля и растущее разочарование в ленинском режиме привело к постепенному разрушению кружка в начале 1920-х гг.По словам итальянского литературоведа Этторе Ло Гатто, поэты Серебряного века приняли восточную идентичность, чтобы подразнить Запад: «В русской поэзии термины “монгольский”, “скифский”, “гунны” были идеологическим концептами со славянофильскими коннотациями, ими размахивали для обозначения особой российской, евразийской идентичности перед западным миром»901
. Никто не выразил это лучше Блока в его знаменитых «Скифах». Блок написал эту поэму в начале 1918 г. как предупреждение Западу не вмешиваться в переговоры большевиков о сепаратном мире с Германией в Брест-Литовске:Одни символисты приняли революцию с энтузиазмом, но другие проголосовали против нее ногами, уехав за границу. Быстро разочаровавшись в большевиках, Белый присоединился к эмигрантам в 1921 г., переехав в Берлин. Но тяга к «России-матушке» оказалась столь сильной, что два года спустя он вернулся в Москву. Там его приняли совсем не с распростертыми объятиями. За осуждение марксизма во время пребывания в Берлине он был подвергнут жесточайшему разносу со стороны верного ленинца Льва Троцкого, по возвращении в Россию Белый обнаружил, что к нему относятся как к «живому трупу»903
. Однако он не замолчал. На протяжении последующего десятилетия он опубликовал несколько повестей, а также путевые заметки после поездки по Кавказу. В начале 1930-х гг. он написал три тома мемуаров, в которых постарался примирить символизм с революционным марксизмом. В январе 1934 г. он умер по естественным причинам во время работы над четвертым томом.Эстетика Серебряного века во многом оказалась под влиянием царского колониализма подобно тому, как русский романтизм начала XIX в. был связан с территориальной экспансией Российской империи. Пушкин и Лермонтов вдохновлялись «умиротворением» Кавказа, мировоззрение Белого и его поколения во многом сформировалось под влиянием дальневосточного поражения Николая II. В целом литературных произведений, напрямую посвященных Русско-японской войне, относительно немного904
. Однако в сочетании с революционными беспорядками, произошедшими вслед за поражением самодержавия у берегов Тихого океана, они усилили ощущения конца века надвигающегося катаклизма. Это настроение пришло с Запада, возникнув двумя десятилетиями ранее в среде французских декадентов, но беспорядки 1905 г. превратили то, что выглядело модной литературной позой, пугающе осязаемой перспективой. И за время «растянутого десятилетия», предшествовавшего падению династии Романовых, многие согласились с пессимистическими предсказаниями Соловьева, связавшего Восток и Армагеддон905.Уникален Серебряный век в том, что видел причины наступающего апокалипсиса скорее внутри, а не снаружи. В опере Бородина о древних военных походах в Центральную Азию уже есть аллюзии на восточные корни русского народа. Но для Белого и его современников «другой», будь то монгол или скиф, в еще большей мере был просто частью экзотического «я» России.
Заключение
Азия в российском сознании
Поистине в русской душе есть «азиатские наслоения».