Русский Париж

Мадам Мартен с утра пребывала в прекрасном настроении. Медведь, что хворал и три для пищу не принимал, сегодня наконец-то поел!

О, стараниями девочки этой, индуски, да благословит ее Дева Мария.

Вон как хлопочет. Перед медведем на корточки садится. Мясо в пасть ему толкает, вареную тыкву! Абрикосы в саду собрала. Ах, мелкие под Парижем родятся абрикосы, северные!

От косточек очищает и кладет зверю на язык.

— Ешь, Мужик, ешь!

— Амрита, моя душечка! Ты такая добрая!

Индуска гладила медведя по широкой переносице. Трогала робким пальчиком его огромные когти.

Да, прижилась у нее девчонка; и что бы мадам Мартен делала без нее? Спасибо Ольге покойной, что когда-то привела девочку к ней и жить оставила. Звери зверями, а человеку нужен человек!

— Амрита, cherie, садись-ка за стол, попьем чаю со сливками, по-английски!

Мышастый дог подошел к соломенному креслу-качалке, где сидела мадам Мартен, ткнулся носом ей в колено.

— Ах ты, Валерьян, Валерьян, подлиза. — Мадам вытянула руку, кресло качнулось вперед, она взяла с тарелки кусок брюссельской колбасы и кинула собаке. — А ты, Мишель, и ты туда же?! Ах, шельма, шельма… fripon…

Белый персидский кот вознагражден вторым куском. Амрита встала с корточек. Ее смуглое личико лоснилось — слишком жарко был натоплен камин на веранде.

Медведь повалился на толстую войлочную подстилку. Как Амрита ни старалась тщательно мыть полы, в доме все равно терпко, густо пахло зверями.

Птички в золоченых клетках под потолком пели, заливались. Утренний оркестр! И утренний балет питомцев: кошки танцуют танго, вытягивая лапки, борзая виляет задом, белые крыски снуют под ногами, черепахи медленно, голова к голове, идут в полонезе. Иных уж нет на свете: похоронили черного дога, французского брехливого бульдога и двух волнистых попугайчиков, синего и зеленого. Амрита закопала их в саду.

— Деточка, брось все, садись! Я без тебя не могу пить чай. Я так тебя люблю!

И это была правда.

Амрита сбегала вымыть руки. Уселась за стол. Мадам Мартен с удовольствием разглядывала свою смугляночку. Далекая загадочная Индия, mon Dieu! Они там танго не танцуют. Они сидят в позе лотоса, медитируют, сложив руки на груди. Зато они живут там среди зверей, а звери живут на воле. И, значит, все они вольные. Почти Эдем.

Эта сиротка оттуда родом. Она уже сносно щебечет по-французски. Может быть, мадам отпишет ей свое состояние? Дом, мебель, деньги?

Ах, звери, звери — все мое достоянье…

Та, другая, японка, тоже прелестна была. А ведь исчезла. В Дом моделей взяли ее работать. По слухам, отличную партию сделала! Да, та была побойчей.

Ну и слава Богу. Пристроена девица.

Как изящно, пальчик отставив, девочка пьет чай! А может, ее надо просто хорошо выдать замуж? Но как же мадам без нее! Она не сможет.

Да ведь она и не умрет никогда. Ну, когда-нибудь. Еще не скоро. Еще…

Отхлебнула горячий чай. Поперхнулась. Обожгла губу. Прижала салфетку ко рту.

Амрита намазывала круассан маслом. Ананасовый джем в вазочке сверкал, дразнил зрачки. Мадам не жалела денег на еду. На обед у них огромная форель, Амрита сама ее в печке запекала.

Нож скользил по маслу. Амрита не видела, как мадам начала странно валиться набок.

Раздался грохот. Мадам Мартен упала с кресла на каменные белые плиты.

Ударилась головой об пол. Из разбитого виска тихо сочилась кровь.

Индуска бросила нож на скатерть. Медведь, почуяв неладное, взревел. Борзая и Валерьян вытянули морды и тоскливо заскулили.

Из стеклянной двери в гостиную выскользнула на веранду обезьянка. Дрожала фиолетовыми губами. Припрыгивая, подбежала к валявшейся на полу мадам. Беспомощно обернулась. Амрита увидела — круглые, полные слез глаза. Ребенок. Зверий ребенок. Твоя мамка умерла.

Амрита с ужасом глядела, как обезьянка, вцепившись в плечи хозяйки цепкими ручками, трясет ее, трясет, будто старается судорогами бессмысленной тряски оживить ту, которую любила на свете больше всего.

И впервые в жизни слышала Амрита, как обезьяна плачет.

— О-о-о-о! У-и-и-и-и!

Индуска встала на колени. Взяла голову мадам Мартен руками.

Зрачки не расширялись. Все. Конец.

— Колетт, хватит!

Взяла обезьянку за руки. Погладила мохнатые плечи.

Обезьянка села, растопырила ноги. Закрыла морду руками.

«У нее не морда, а лицо! И плачет она, как мы!»

— Колетт, душенька, — она назвала обезьянку так, как мадам называла ее, — ну брось, ну перестань…

Еще последние, никчемные лекарства. Еще последняя, бесполезная попытка воскресить: искусственное дыхание, рот в рот. Под юными свежими губами Амриты скользил и раскрывался холодный старческий мертвый рот. И Амрита понимала: вот, она молодая, а в который раз уже видит смерть, и очень близко, и держит ее в объятьях.

Мадам Мартен, что так любила женщин, никогда грязно не обнимала свою молодую компаньонку.

Амрита так и не узнала о том, что мадам спала с женщинами, а не с мужчинами.

Теперь все равно. Звери, сироты. Что ей делать со всей огромной звериной семьей?!

Взяла обезьянку на руки. Так сидели: Амрита с Колетт на коленях, вокруг кошки, дог и борзая, и медведь тихо стонал на подстилке в углу.