Русский Парнас

А вот как характеризовал Козлов в своем дневнике самого Тургенева: «Приехал милый Александр Тургенев, этот старый истинный друг, всегда верный, преданная душа, ум пленительный, полный литературных интересов...»

И незрячее видение поэта оказалось видением тончайшего романтического художника, воссоздавшего по памяти образы, краски, оттенки:

Ночь весенняя дышала
Светло-южною красой;
Тихо, Брента протекала,
Серебримая луной...

«Мы пели этот романс Козлова на голос... баркаролы Венецианской», — вспоминает Анна Петровна Керн о встречах с Пушкиным в Тригорском. И сам Пушкин пишет П. А. Плетневу: «Скажи от меня Козлову, что недавно посетила наш край одна прелесть, которая небесно поет его Венецианскую ночь на голос гондольерского речитатива — я обещал известить о том милого, вдохновенного слепца. Жаль, что он не увидит ее — но пусть вообразит себе красоту и задушевность — по крайней мере дай бог ему ее слышать!»

Музыкальные стихи Козлова вдохновили Михаила Ивановича Глинку на создание прекрасной фантазии «Венецианская ночь».

Поэма «Чернец» (1824) особенно прославила Козлова, сделала его имя широко известным. Несмотря на то что судьба Чернеца ничем не схожа с печальной участью самого поэта, читатель ощущал общность страданий героя и автора:

О, сколько раз я плакал над струнами,
Когда я пел страданье Чернеца.

То же можно сказать и о других произведениях Козлова. В каждом своем стихотворении он выражал субъективное состояние души, находившее тем не менее отклик у многочисленных его читателей и почитателей. «Ты арфа страданья, ты арфа терпенья» — так обратилась к Ивану Козлову Зинаида Волконская. И ей он посвятил не одно стихотворение:

О, помню я, каким огнем
Сияли очи голубые,
Как на челе ее младом
Вилися кудри золотые!

Судя по этим стихам, поэтическая арфа Козлова извлекала не только звуки терпенья и страданья, но и лирическую, грустную музыку былого, воспоминание о котором светло и сладостно:

Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он...

В сгустившейся вечерней мгле Козлов воспевал утро и полдень своей жизни, и его память, воображение художника окрашивали прошлое ярким многоцветьем.

Тебе он создал новый мир;
Ты в нем и видишь, и летаешь,
И вновь живешь, и обнимаешь
Разбитой юности кумир,—

писал Пушкин о творческом даре Козлова в посвященном ему стихотворении.

В дни реакции сильно поредел круг друзей Ивана Козлова. До 1825 года дом Козлова посещали Рылеев, Кюхельбекер, Николай и Сергей Тургеневы. И вот не для них звучит ласковая Фантазия Глинки, погасли огни, освещающие прекрасные лица. Только колокольный звон слышен слепому поэту.

Его вольный и одновременно точный перевод стихотворения Мура, могучая песня, родившаяся из этих строк, стали явлением русской духовной жизни. Недаром «Вечерний звон» был любим многими поколениями русских революционеров. Его пели на сходках, в тюрьмах, в ссылках:

Лежать и мне в земле сырой!
Напев унывный надо мной
В долине ветер разнесет;
Другой певец по ней пройдет,
И уж не я, а будет он
В раздумье петь вечерний звон!

Поем эти дивные стихи и мы, поем как народную песню и вряд ли при этом вспоминаем об их создателе — поэте Иване Козлове.

Так случается иногда с неподвластными времени творениями: они словно бы теряют конкретное авторство, принадлежат сразу всем.

Гениальнийший дилетант

«Гениальнейший дилетант»

Наверно, будь он только композитором или, предположим, только скрипачом, пианистом, певцом, вряд ли тогда принес бы Виельгорский ту огромную просветительскую пользу и в той степени способствовал бы культурному прогрессу отчизны. Как свидетельствуют многочисленные высказывания его современников, деятельность Виельгорского была выдающейся.

«Нет такой отрасли специального знания, которая бы не обогатилась через графа Виельгорского новым взглядом или новым применением идей, уже бывших в обращении... Оригинальности гениальной свободы в выражениях графа Виельгорского передать невозможно. Он говорил пудовыми словами», — писал в «Театральном и музыкальном вестнике» в 1856 году один из его современников.

Михаила Юрьевича Виельгорского знала вся просвещенная Москва и весь просвещенный Петербург. Человек большой, энциклопедической культуры, весьма осведомленный во многих отраслях знания, знаток современных и древних языков, он, кажется, не имел себе равных в искусстве как точный ценитель и вдохновитель.