Русский политический фольклор. Исследования и публикации

Подобного рода рефлексия весьма показательна. В сознании жительницы города столкнулись два варианта отношения к Хрущеву: как к благодетелю места, даровавшему населению возможность пережить локальный кризис и достичь процветания, и как к правителю – дураку и самодуру, фантазии и эксперименты которого привели к нехватке насущных продуктов в масштабах целой страны. Вероятно, в этой двоякости сказывается общее представление об экономической политике СССР хрущевской эпохи как об относительно успешной в научно-технической и промышленной сферах и провальной в области сельского хозяйства. Но для нас в данном случае важнее другое: именно сосуществование этих двух вариантов восприятия фигуры Хрущева, по-видимому характерное для многих российских городов (в особенности, провинциальных), и обусловило появление двух версий рассматриваемого городского предания. Заметим, кстати, что «заводской» и «грибной» эпизоды разговора ни в одном из учтенных нами текстов не присутствуют как два фрагмента единого повествования (хотя с точки зрения сюжета этому ничто не мешает): даже следуя друг за другом в рамках одного коллективного нарратива, они исходят от разных рассказчиков (см. [7]).

Итак, с одной стороны, сюжет о проезде Хрущева через Бологое обнаруживает включенность в систему представлений, характерных для местной мифологии и самосознания городского сообщества (например, о железнодорожной специфике города, его положении между двумя столицами и т. д.), что определяет его поликонтекстность и множественную локальную прагматику. Это наблюдение свидетельствует о значимости данного сюжета в бологовском локальном тексте и одновременно указывает на плотность самого этого текстового поля, его пронизанность внутренними связями. Мы сталкиваемся здесь с важной структурно-прагматической особенностью любого локального текста, по крайней мере свойственного провинциальному городу: он устроен таким образом, что каждый его конкретный компонент (в частности, сюжет или группа сюжетов), в явном виде или имплицитно, реализует ограниченный круг идей, определяющих уникальную конфигурацию местной идентичности.

С другой стороны, как и всякий локальный нарратив, это предание, во всей совокупности его версий и вариантов, базируется на более широкой традиции, используя устоявшиеся в ней структурно-семантические элементы различного уровня. В данном случае в качестве такого фундамента выступает национальный фонд фольклорных повествований о правителях – от Петра I до Никиты Хрущева. И потенциал этой традиции реализуется достаточно полно: для воплощения двух вариантов (или ипостасей) фольклорного образа Хрущева бологовское предание задействует не только устойчивые характеристики и приемы изображения этого персонажа, но и две основные жанровые модели повествовательного политического фольклора – легендарную и анекдотическую. Границы между этими моделями, в принципе весьма отчетливые, могут оказаться достаточно зыбкими или не очевидными: как свидетельствует наш материал, это происходит в тех случаях, когда повествовательной формой их (моделей) реализации в текстах становится меморат.

Тексты

Ниже мы публикуем 11 фрагментов интервью (два из них – из разных бесед с одним информантом), записанных от жителей города участниками Бологовской экспедиции с 2004 по 2010 год. Вопросы и реплики собирателей даны курсивом, пояснения публикаторов – в квадратных скобках, сведения о записи приводятся после каждого фрагмента.

1

В общем, Бологое – это был очень огромный железнодорожный узел, пять направлений. Можно в Финляндию поехать, можно в Германию поехать. Большой узел был. Даже когда перевели сигнализацию (раньше вручную переставляли стрелки), ехал Хрущев, остановили поезд, попросили. И он вышел. Ему говорят: «Из нас четыре тысячи уволили, из-за того что перевели стрелки на автоматику, что нам делать?» Он дал слово, и построили два завода: арматурный и «Электромаш». Сигнализация и автоматика стала.

Мария Николаевна Штейнмеллер, 1920 г. р., работала учителем истории; записали в 2004 году М. В. Ахметова, Я. Фрухтманн.

2