Русский преферанс

Очеркист, критик, сын крупного московского чаеторговца, старший брат знаменитого врача С. П. Боткина; «знаток классической литературы по всем отраслям искусства» (характеристика П. А. Бурышкина в книге «Москва купеческая»), по убеждениям — явный романтик (переводчик Э. Т. А. Гофмана!), волей обстоятельств оказавшийся в лагере дремучих реалистов — «современниковцев». Женатый на сестре Боткина Афанасий Фет, впрочем, пишет об этом купце-публицисте:

«Я не встречал человека, в котором стремление к земным наслаждениям выказывалось с такой беззаветной откровенностью, как у Боткина… Нигде стремление это не появлялось в такой полноте, как в клубе перед превосходною закускою».[38]

К числу «земных наслаждений» Боткина определённо принадлежал преферанс: «… Приход Тургенева остановил игру в преферанс, за которым сидели Белинский, Боткин и другие». Притом Боткин входил в число постоянных партнёров Белинского.[39] Панаева приводит множество примеров скупости Боткина, однако нужно помнить, что купеческий род Боткиных происходил из посадских людей города Торопца и в семье был обычай считать деньги на гроши, мирясь, впрочем, с крупными тратами. О людях, подобных Боткину в России, пишет П. А. Вяземский в «Старой записной книжке»: «Он приятный игрок» — такая похвала достаточна, чтобы утвердить человека в обществе».

Современный нам исследователь пишет о Боткине: «Своему образу жизни, воплотившему сочетание позитивизма с артистизмом и изощрённым сибаритством, Боткин не изменил и на смертном одре: умирая почти слепым и парализованным, он устраивал у своей постели великолепные музыкальные концерты и лукулловы обеды и утверждал: «Райские птицы поют у меня на душе» (Б. Ф. Егоров).

Не оставив слишком заметного следа в литературе, В. П. Боткин останется в истории XIX в. как истинный «человек играющий» своего времени, как один из первых русских преферансистов.

Панаев Иван Иванович

(1812–1862)

Тот самый писатель, именем которого как псевдонимом воспользовался Коровьев-Фагот в «Мастере и Маргарите» Булгакова, дабы проникнуть в ресторан «Грибоедовского дома». При жизни, впрочем, больше был известен как журналист и поэт-пародист, подписывавшийся «Новый поэт»; а также как редактор «Современника». Карточные игры — чаще коммерческие — присутствуют в его письмах, воспоминаниях и прозаических произведениях постоянно. В письме С. Т. Аксакову от 2 февраля 1841 г. Панаев пишет:

«Петербургские лица опротивели мне донельзя… В вист бы с ними, как делывали Вы, — это самое лучшее, да, чёрт возьми, в вист-то не умею играть. Пойду учиться к тётушке Прасковье Алексеевне!»

Однако уже в повести «Актеон», опубликованной в «Отечественных записках» (1842, № 1), мы находим следующий диалог (действие происходит в деревне):

«— А что, он играет в карты, маменька?

— Играет, конечно, не по большой, душа моя, не по-вашему, по-петербургскому; а до карт охотник: и в вист, и в бостон, и в преферанс — во что угодно.

— И в преферанс? Браво! Так здесь и в преферанс умеют играть?

— Уж ты нас, провинциалов, голубчик, так ни во что и не ставишь?»

В той же повести имеется и ещё одно упоминание, как «Пётр Александрович играл с ним по маленькой в преферанс»; впрочем, в той же повести упоминается также игра в вист. Вообще в произведениях, написанных до 1841 г. включительно, у Панаева фигурируют только «бостончик», «вистик», «вист по десяти рублей роббер», «банчик», даже скорей излюбленный Гоголем (в записных книжках) «банчишка». Напротив, после 1842 г., когда Панаев явно научился играть в преферанс, у него наблюдается смена картёжной терминологии; к примеру, «хлыщ высшей школы». В «Опыте о хлыщах»[40] мы находим рассуждение, неожиданным образом перекликающееся с написанной более чем 100 лет спустя «Четвёртой Вологдой» Варлама Шаламова: