Русский Рокамболь

Первым движением юноши было исколотить посланного и швырнуть ему деньги, но он тотчас же одумался и, не сказав ни слова, расписался в получении этой последней подачки.

«Хорошо, — подумал он, — эти деньги послужат мне на пользу. Ты сам присылаешь мне нож, которым я тебя должен потом зарезать».

И вслух он сухо сказал камердинеру:

— Поблагодарите!

Старый лакей ушел, а он сел у окна и надолго задумался.

Он думал теперь о том, как отомстить посылающему.

Он имел уже сведения, что дела его очень плохи и что он женится ради исправления их, но этот брак можно расстроить.

И он расстроил его.

Как это удалось ему, рассказывать долго, да оно, пожалуй, мало и относится к нашему повествованию, но факт тот, что жуир начал впадать в нищету и обременять долгами свое единственное уцелевшее имущество, большую загородную дачу, где он теперь и жил.

Тем временем сумма, присланная сыну, успела удесятериться, благодаря ловким операциям.

Еще год терпения и самых отчаянных спекуляций — и она могла обратиться в крупную сумму, на которую он мог скупить векселя ненавистного человека и прогнать его из единственного убежища.

Но тот, узнав вовремя о замыслах своего побочного сына, о замыслах, окрыленных непримиримой ненавистью и жаждой мщения, вынул в одно доброе утро револьвер и хладнокровно разрядил его себе в висок.

Месть была окончена, но зато ремесло ростовщика так и осталось специальностью Богданова. Он находил неизъяснимое удовольствие видеть, как щеки бонтонного жуира при появлении его покрывались смертельною бледностью. И он был неумолим со своей загадочной саркастической улыбкой. Теперь читателю, быть может, станет ясно, почему он сошелся с Андрюшкой.

В конце концов они стали даже друзья.

Однажды, уже после всех вышеописанных инцидентов, Андрюшка зашел к нему и сел на стул около кассы.

— Прочтите вот это, господин Богданов, это тот проект нашего нового общества.

Богданов взял в руки бумагу, долго со вниманием пробегал строки и, когда окончил, улыбнулся:

— А это что? Ваш будущий псевдоним?

— Да, — ответил Андрюшка, опустив голову.

В конце проекта была подпись:

Русский Рокамболь.

«Паутинник»

Мрачный кирпичный дом был очень некрасив, потому что облупившиеся карнизы и треснувшие стекла окон придавали ему вид старой запущенной казармы.

На самом же деле это была одна из тех петербургских трущоб, где население представляло собой сборище бродяг обоего пола.

Когда-то оно имело еще более ужасный вид, но в один прекрасный день (тоже довольно давно) дом этот был оцеплен и произведена была тщательная «очистка».

Власти обрели тут много неожиданного.

Лица, в поисках которых тщетно тратилась энергия сыскных агентов, преспокойно обитали тут частью под чужими именами, частью совсем без всяких свидетельств на жительство. После этого мрачный дом обрел на некоторое время другую физиономию.

С внешней стороны он подвергнут был ремонту, а внутри заселен семьями бедных ремесленников.

В нижнем этаже приютились кузница и лудильное заведение, на верхних окнах появились бумажные сапожки, ножницы и модные картинки.

Угрюмый двор, на котором ночью мигали два керосиновых фонаря, тоже стал немного поопрятнее, но все это было ненадолго.

Не прошло и трех лет, как в излюбленную трущобу стали являться ее прежние обитатели, и опять замелькали по черным вонючим лестницам подозрительные субъекты, а в квартирах под всевозможными прикрытиями стали происходить сборища, цели которых были настолько же определенны, насколько и разнообразны.

Во втором этаже большого надворного флигеля была одна квартира, отличавшаяся своими размерами.

В особенности громадная была зала в полтора света, отчего на фасаде виднелись круглые оконца над рядом больших венецианских.

Квартира эта, однако, была заселена нанимателями углов, и в обыкновенное время зала являла довольно оригинальное зрелище.

Нечто подобное представляет собой Михайловский манеж, где по временам бывают выставки и народные гулянья.

По стенам, изукрашенным жалкими остатками багетов и орнаментов, лепились какие-то лари, сколоченные из досок, местами эти последние прерывались подобием стойл, где так же, как и в первых, ютились грязные постели и рядом с ними не поддающийся описанию хлам.

Днем тут было всегда шумно. Обитатели ларей и стойл наполняли своды залы своим говором и стуком.

Посередине залы тянулся ряд четверных коек, таких, на которых среди разгородок лежало по четыре соломенных тюфяка изголовьями внутрь.

Над всем этим хаосом с облупившегося расписного потолка густо спускались длинные нити паутины, напоминая опрокинутую ниву колосьев, при каждом дуновении из входной двери приходящую в бурное движение.

Однажды в это помещение часов около двух ночи, когда тут происходила особенно оживленная деятельность, вошел красивый молодой человек в одежде мастерового.

Однако благородные черты его немного мрачного лица заставляли думать, что этот костюм и даже эти чересчур густые бакенбарды есть не что иное, как гримировка.