Русский садизм

Самоуправство батька вызвало взрыв негодования в штабах. Кроме обвинения в невыполнении приказов ему предъявили также мародерство, грабежи, присвоение трофеев, необоснованные реквизиции, еврейские погромы.

В ответ Григорьев выпустил воззвание: «Я, атаман Григорьев, не на бумаге и не по штабному предписанию, а истинно и в соответствии со сложившейся исторической необходимостью, являясь вождем и спасителем украинской национальности, клянусь в верности моему многострадальному народу и заверяю общественность по все стороны баррикад — к югу и к северу от Киева, а наипаче — к западу и к востоку от него, что ничего противузаконного и злонамеренно направленного во вред украинскому крестьянству, немецким колонистам и жидовскому сословию я отродясь не предпринимал и впредь предпринимать не стану, не будь я достославным атаманом! Напротив, прозвание мое — звезда спасения для угнетенных масс, и я не просто вождь, воитель и отец народу, я — Бог его, ведущий к счастию и благоденствию на тучных нивах самоуправления. И посему в ответ на обвинения петлюровских пособников тьмы и рабства я заявляю: будьте же вы прокляты, засевшие в Киеве штабные крысы, авантюристы и шарлатаны всех мастей!

Отвергая ваши обвинения, хулу и поношение, выставляю противу киевской ненависти свое благородство и честное мужество. Ежели я не нужон предателям Украйны, то пропадите вы пропадом без меня, а я, пущай дойдет до вашего уразумения, поворочусь с войсками до большевиков! И вот говорю вам истинно: вся власть будет у Советов, и воцарится диктатура пролетариата, а вам, Иуды нашего Отечества, гореть в геенне огненной и лакать вашими блядскими языками расплавленное олово!

Засим подписуюсь — Атаман повстанческих войск Херсонщины, Запорожья и Таврии батько Григорьев».

После этих страшных слов атаман начал громить бывших союзников, которых считал предателями украинского народа, а правительство УНР в ответ объявило его мятежником и поставило вне закона.

В феврале девятнадцатого года мы были уже под крылом большевиков, и батько Григорьев предложил создать Реввоенсовет Украинской Красной Армии, где хотел занять один из ключевых постов. Мощь атамана была настолько велика, что с самим Антоновым-Овсеенко он позволял себе разговаривать с позиций силы и стратегического превосходства. Мне довелось присутствовать при телефонном совещании атамана с командующим. С первых же минут разговора, как только батько промолвил, что его войска насчитывают более ста тысяч человек, Антонов-Овсеенко растерянно замолк, а Григорьев начал перечислять условия, на которых он готов участвовать в формировании объединенного командования. Смысл условий был таков: оружие, снаряжение, интендантскую сеть и тылы сохранить в неприкосновенности и оградить от посягательства штабов. То же самое относится к захваченным в боях трофеям. Кроме того, батько требовал запретить любое вмешательство в свои внутренние дела и не посягать на его добытые ратной славой чины и титулы.

Антонов-Овсеенко скрежетал зубами, но вынужден был согласиться с условиями атамана, потому что красным на тот момент оказалась очень нужна военная мощь батько. В феврале по настоянию атамана мы влились в Красную Армию, войдя в состав Первой Заднепровской дивизии.

Это были тревожные дни. Приходящие одна за другой телеграммы сообщали, что войска УНР несут страшные потери, что Петлюра отброшен на Подолье и Волынь.

Я считал, что батько совершил страшную ошибку. С красными нам было явно не по пути, да они и сами вряд ли собирались долго терпеть вольного атамана. Я пытался высказать свои мысли вслух, но батько, не рядясь, дал мне кулаком по морде, виртуозно покрыл матом и проорал, брызгая слюной: «Да что ты понимаешь, писаришка обоссанный! Кто же для тебя предатель, — тот, кто подсылает до меня агентов-убийц и наущением Петлюры ставит на моем честном имени клеймо мятежника, или тот, кто громит врагов Украйны, денно и нощно думая о доле и судьбе селянина?».