Русский садизм

Аз и детей крестил, ходя по избам, и евхаристию читал — причащал, то бишь, — тако тебе, сударь, лутчи к разумению, и исповедовал, и соборовал. Всё втай, поминая церковь катакомбную. Был у меня исповедник, звать Егорыч, ремесла сапожного искусник, аз пречасто гостевал в горенке у старика. Сидим мы с им сам-друг, он работает работу, аз книги Богодухновенные чту вслух. Частенько тако сиживали, имея влечение душевное друг к другу. Се сидим мы однова, он, томной, молоточком еле двигает, приустал, бедняга, аз читаю Послание к Галатам. Там Святой апостол Павел тако рече: «Стойте, дескать, в свободе и не подвергайтесь игу владетелей рабов». Аз мыслить далее тех слов не можу, ибо речено об нас. Заповедано ревнителям Христовым в Истине стоять, не сетуя и не сгибаясь под ударами судьбы. Конешно, оне владетели бренных наших тел, обаче дух наш не в силах обороть. Се таже вспоминаю паки апостола Святого Павла, с другого места, вельми любимое тоскующей моей душою, про то, как гнев Божий обрушается на скверну и нечестие, а пуще того — на неправду человеков, попирающих Истину неправдою. Зря, што ли, наш народец удумал размышление об сатане: помяни-ка его, ино он тут как тут, поне его не звали. Токмо аз помыслил о попирающих Христа, вдруг является начальник, коего указ сполнял старик Егорыч. Сапожки тачал ему на лето, и дело было близко к окончанию. Ясно завсегда, што начальнику не угодишь, се схвативши голенища своих замечательных сапог, зачал тыкать има Егорыча в лице и тако запугал, што гляжу сей час старик запрощается с душою. Ты, дескать, дурные сапоги стачал, худо дело свое знаешь! Што ты сшил, мне надоти, нггоб сии сапожки до семи лет служили, ино ты, враг, сработал халтуру и диверсию!

Аз, прослышавши такую сказку, давай плаката в голос и рыдати, до того жалко стало мне начальника! Конешное дело, он алгмей, обаче все же человек. Ино душу, даже и загубленную, жалко. Аз и закручинился об ём, ибо прозрел стезю его погибели. Бе восторженный поклонник обильных возлияний, се и прозреваю, аки он, опившись пагубного зелья, выходит, колеблюще фигурою, на Шакшу к полынье, иде бабы исподнее полощут. Понес же его черт! Стоит на льдяном взгорке качаемо под ветром, оскользнул, ино бесы его хвать в подмышки, да и бухнули прямо в полынью. Пискнул, булькнул и утонул тать и погубитель христианских душ. Се што аз прозрел и паки плачю над его юдолью. Он же, помня обо мне, што я блаженный, схотел мне дать пинка и наказания, ино остерегся, услыша речение мое: «Како ты, начальник, о сапожках возмечтал, коих не сносить семь лет! Аз-то зрю бремя смерти на твоем челе, бо тебе и семи дён не протянуть!».

Он же взъярился, злочестивец, не удержавшись от прикладства рук на бедную главу мою. Вечно быть мне биту, знать, Господь расчислил для меня страдальчество и мученье тела от истязателей века моего.

Слышишь, человече, аз пришел в сей мир терпеть и претерплю все, к чему Христос подвиг мой приложит. Аз молчать не можу и завсегда глаголю, обличаючи пороки власть держащих. Се начальники и недовольны мною, даром што блаженной. Вроде дурачок, а вещает аки враг и не смирен. Ино паче того — возмутитель и буян. Лутче было б им презирати на меня, яко глядючи узревали в мне понос и осуждение на их. Может, совесть единако теплилась в их скорбных душах, тако и чуяли оне от себя великий смрад. Ино дела греховные не смели бросить, бо сатана толкал их локти. Аз же службу не бросаю, хоща соузникам облегчить мытарства ссылки, ино поне глад и хлад не можно умалить, зато душевные страдания их способно мне утишить. Сонесчастники мои возносят хваление Христу, ино аз и в требник не гляжу, токмо вопияще из уст правило за правилом, и при конце возвещаю: «Аллилуйя!». Начальники хмыкают ухмылкою, дескать, дурачок-от песенки поет. Токмо аз и об их овода провещаю словцо, им же оно зело не любо.