Русский самородок. Повесть о Сытине

– Алексей Максимович, а сколько было бы у нас особенных? Тысячи! Но в чем дело? А все дело в том, что в России испокон веков для мужика только и есть – притеснения, угнетения, ограничения и ограждения… Так где же в таких условиях человеку развернуться со своей энергией?.. Другой и начнет подниматься, чего-то делать полезное, а ему и говорят: «Ты, сиволапый, со своим умишком работай сохой да топоришком…» Нет, Алексей Максимович, мужик сер, да ум у него не волк съел. Дай мужику свободу не на словах, а действительную, законом утвержденную, не стесняй его действий, он покажет свой разум и энергию…

Со стороны Салернского залива потянуло свежим ветерком. Апельсиновый запах созревших плодов сменился запахом моря. Послышался глуховатый гул прибоя. Горький взял лопату и забросал песком черное пятно, где догорел костер.

– Пойдемте, Иван Дмитриевич, да выпьем подогретого итальянского кьянти, очень пользительная вещь для всех возрастов…

Екатерина Павловна позвала их к ужину. Вино и рыбные блюда ожидали Горького и его гостя.

– Обо всем, Алеша, переговорили? – спросила она Горького.

– Обо всем никогда не переговоришь, да еще с таким собеседником. Человек он здоровый, а вопросы у него сплошь да рядом больные.

– Так и не отдохнет человек на Капри.

– Об отдыхе я, Екатерина Павловна, мало и помышляю, – ответил Сытин. – Безделье разве отдых? Другие всю свою жизнь прожигают на пустяках. Разъезжают, кутят, проигрываются, стреляются. Разве для этого человек создан? Да вам ли об этом говорить? Больше вашего супруга едва ли кто вообще работает. Меня тут нелегкая принесла мешать ему. Вы уж простите меня, Екатерина Павловна, я скоро уеду…

– Да что вы, что вы, Иван Дмитриевич. Мы очень рады, Алеша так скучает по России. Он с нетерпением ждал вас. И все ваши каталоги перечитал и подчеркивал: красным карандашом – то, что хорошо, синим – то, что не очень хорошо.

– Зачем выдаете мои «секреты»? Я своего мнения, своего взгляда на работу товарищества Сытина не спрячу. Мы еще с Иваном Дмитриевичем потолкуем. Но он, как я понимаю, отлично знает, от чего польза и что такое вред.

– Иван Дмитриевич, сколько у вас деток? – спросила Екатерина Павловна.

– Не так много, – отвечал Сытин скромненько, – только один… десяточек!

– Что-о? – Горький чуть не поперхнулся.

– Вы шутите? Не может быть!

– Чего тут шутить, десяточек. До дюжинки моя Евдокия Ивановна не дотянула.

– Молодец ваша Евдокия Ивановна! Молодец! – похвалила Екатерина Павловна.

– А он чем не молодец?.. Один… говорит, десяточек! Ха-ха! Еще бы вам, Иван Дмитриевич, второго десятка недоставало!.. – Горький искренне смеялся, представляя себе Сытина в кругу десяти собственных детей.

– Я их как-то и не замечал… – начал было рассказывать Иван Дмитриевич, но Горький перебил:

– Погодите, погодите, Иван Дмитриевич, давайте-ка по бокалу за весь ваш десяточек сразу!..

– Я их почти не замечал, – продолжал Сытин, – да и сейчас за делами, за хлопотами мне не до них. Пока вырастали, Евдокия Ивановна с ними возилась. А теперь о детях и разговору нет. Старшая дочь замужем. Муж ее – медик по образованию, Благов, ответственный редактор «Русского слова», сыновья – Николай, Василий, Владимир, Иван – все четверо женаты и все приспособлены к делам товарищества. Два сына в парнях гуляют, три дочери учатся. Вот так и живем.

– Иван Дмитриевич, у меня есть вам предложение, – обратился к нему Горький, – вы иногда за границей демонстрируете на выставках свои образцовые издания. Не забывайте выставлять свой портрет, а еще лучше – семейный; в окружении вашего «десяточка». Ей-богу, здорово заинтересует всех. Да вам за одно это золотая медаль полагается!..

– Алеша, вы своими шутками можете обидеть человека. Нельзя же так! – заметила Екатерина Павловна.

– Ничего, Сытин свой человек и шутки он приемлет.

Горький показывал Сытину свою библиотеку, а также коллекцию монет, и сожалел, что не имеет кожаных денежных знаков, когда-то выпущенных каргопольцем Барановым на Аляске. На рубле выпуска тринадцатого года были изображены первый из дома Романовых Михаил и с ним в полупрофиль Николай Второй.

– Символическая монета! – сказал Горький, показывая Сытину этот рубль. – Запомните, Иван Дмитриевич: два царя – первый и последний. Николаю быть последним. Это многим понятно, а еще более многим желательно. Пятый год в памяти. Уроки учитываются, силы крепнут, удар будет сокрушительный.

– Чему быть – того не миновать, – неопределенно ответил Сытин.

Горький не позволял Сытину скучать, каждый день выходил с ним на прогулку по острову. Достопримечательностей особенных нет, места, связанные с легендами о далеком прошлом Италии, не слишком волновали его и только утес над морем, откуда сбрасывали владельцы невинных рабов, а цезари – провинившихся жен, – этот утес запомнился Ивану Дмитриевичу.