– Тут все ясно, Иван Дмитриевич, как дважды два. Уж больно грязные там у них дела. Скажут ли нам в газетах всю-то правду? Ясно, что охранка руками провокатора прихлопнула Столыпина. Ясно, что революционеры не оплакивают его смерть, но революционерам от этой провокации приходится претерпевать. Видите, какой заколдованный круг получается. Революционеры никакого причастия к убийству Столыпина не имеют, для них тут в чужом пиру похмелье. И мы это понимаем: одного-двух убить – ничего не изменится. Полиция-охранка ищет повод для отличии и для расправы с «крамолой». А дело-то против них повернулось…
Сытин перешел к другой группе рабочих, там громогласно читали речь думского депутата Родичева:
– «Давно Россия страдает этим позорным недугом, но до сих пор господствовала такая точка зрения, что без азефов (провокаторов) обойтись невозможно… Страна молчания останется страной преступления до тех пор, пока не будет освобождено человеческое слово и пока не будет водворен в своем месте в самом деле независимый суд…»
– Это правильно! – одобрял чтец и пояснял своими словами: – Но эту «правильность», господа думщики, надо произносить не с перепугу, а долбить в уши правительству и царю постоянно. А вы храбритесь только от страха… как бы охранка и вас к Столыпину не отправила. Запутались, господа, стоящие у руля и ветрил…
Сытин проходил дальше, прислушиваясь к настроениям рабочих. И казалось ему, что рабочие люди отлично и безошибочно во всем разбираются. А придет время, они могут сказать свое слово покрепче всяких родичевых, и это их рабочее слово не разойдется с делом.
Во дворе типографии отгружались кипы упакованной литературы, что идет на главный склад, на Маросейку, Сытин осматривал надписи на бирках и наклейках: «Библиотека для самообразования»:
Чичерин
. Политические мыслители древнего и нового мира.Железнов
. Очерки политической экономии.Мишель
. Идея государства.Уоллэс
. Дарвинизм.Майр
. Закономерность в общественной жизни.Книгами с наклейками и заглавиями в таком духе были забиты тесовые, железом крытые, бараки.
Сытин был доволен ходом своего дела.
«Это уже не „ерусланы“, растет народ, растет его спрос на умную книгу. Пусть малыми тиражами, пусть подчас убыточно, но мал золотник, да дорог. – Так рассуждал он и в раздумье сам к себе обращался с вопросом, вспомнив беседу со Столыпиным. – Интересно знать, как бы он отозвался об этих сытинских изданиях? И зачем погиб?.. Своя своих не познаша, своя своих побиваша!..»
СЫТИН И СУВОРИН
О свободе слова и печати даже разговоры прекратились. И только на городских окраинах от заводских рабочих можно было слышать ставшую популярной песенку:
Входила в моду откровенная порнография, прославился Арцыбашев, сочинив пасквильный роман «Санин». Критик Вацлав Воровский резко выступал против упадочничества, аполитичности и порнографии в литературе. Падали тиражи расплодившихся легковесных газет и журнальчиков. Даже сам Суворин побаивался за свое верноподданническое «Новое время»: как бы катастрофически не упала подписка, как бы читатели не отвернулись от издателя. А число подписчиков на сытинское «Русское слово» вырастало неизменно и давно перевалило за двести тысяч. Сытин радовался такой популярности своей газеты: доход от тиража, доход от объявлений и к тому же еще реклама выходящей в товариществе литературы. Как не быть благодарным Антону Павловичу Чехову, убедившему его в необходимости иметь свою газету!..
Сытин иногда наблюдал, как расходится его «Русское слово», прислушивался к мнению читателей, что им по вкусу, что не нравится в газете. Проходя как-то мимо газетчиков, стоявших на бойких местах, на углах улиц, он остановился и стал слушать их выкрики:
– «Русское слово», фельетон Дорошевича! Фельетон Дорошевича!.. – Газетчики едва успевали получать медяки.
Вмиг «Русское слово» было расхватано, у газетчиков в сумках оставались неходовые газеты, торговля не шла так бойко.
Один из газетчиков, белобрысый, с кудряшками и тонким носом, от нечего делать сел на тумбочку, на углу Колокольной улицы, и, чтобы привлечь внимание прохожих, затянул песенку: