Русский щит

Ел десятник все, что предлагали – похлебку, разные каши, солонину, хлеб, вяленую рыбу, – и так обильно, что люди удивлялись. «Куда только влезает в него, нехристя, столько добра? С виду мал и тощ, а вот поди же ты…»

Насытившись и обтерев губы засаленным рукавом, десятник бродил по палубе, гордо тыкал себя пальцем в грудь:

– Кутук – хороший люди! Кутук сильный!

Показывал пайцзу, висевшую на шнурке на шее, повторял:

– Кутук сильный!

Пайцза у десятника была бронзовая, с короткой полустершейся надписью. Наверно, поэтому он держался в стороне от великокняжеского шатра, который находился под незримой защитой серебряной пайцзы. Но если на палубе появлялся тысячник Андрей Воротиславич или кто-нибудь из посольских бояр, Кутук ходил следом, надоедливо дергал за рукав:

– Дай подарки! Дай!

Попрошайничество десятника никого не удивляло: знали, что подарки в Орде требовали все.

Великие дары вымогали у князей и их послов сами ханы, их жены и родственники, мурзы, темники, тысячники, сотники. Сколько ни раздавали им казны, все оказывалось мало. В прошлые приезды из Орды бояре жаловались великому князю, что от малых даров мурзы отказывались и попрекали: «Вы приходите от великого человека, а даете так мало?» Даже рабы – ничтожество, прах земной! – и те просили подарки с великой надоедливостью, обещая при случае замолвить доброе слово своему господину. С чего же было сердиться на бедного десятника Кутука? Ведь Кутук был рад малому, кто что даст: старой рубахе, ножичку, медному колечку, иголке, пуговице от кафтана, бляшке с конской сбруи.

Пуговицы и бляшки Кутук тотчас пришивал на шубу костяной иглой и, выпятив грудь, гордо расхаживал по палубе.

Было в этом татарском десятнике что-то жалкое и одновременно страшное. Десятки и сотни тысяч таких вот кутуков составляли ордынскую силу: слепую, жестокую, нерассуждающую, готовую по первому слову ханов и мурз собираться в бесчисленные тумены, мчаться куда угодно, убивать, жечь, грабить, втаптывать в землю копытами коней целые народы, угонять в степи печальные вереницы пленников. Любой из дружинников Ярослава мог искромсать в поединке невзрачного, низкорослого Кутука. Но сотня таких, как он, сокрушила бы и богатыря…

Так велся счет в те черные для Руси годы: на одного русского воина – десятки ордынских всадников, на русскую тысячу – сокрушающие все своей многолюдностью конные тумены. Потому-то и ездили русские князья в Орду, потому-то и отвозили богатые подарки, оторванные не от избытка, а от бедности, от нищего народа, согнувшегося под ордынскими данями и боярскими поборами. Отгородиться от татар мечом еще не пришло время…

Леса, обступавшие волжские берега, давно сменились зелеными равнинами. Затем потянулись желто-серые, выжженные горячим июльским солнцем солончаки. Кутук принялся чистить мокрым песком бляшки и пуговицы на шубе, многозначительно приговаривая:

– Сарай скоро! Красива кафтан – хорошо! Нет красива кафтан – нет хорошо!

Посольство переоделось в нарядные кафтаны.

Ярослав Ярославич приказал поднять на корме великокняжеский стяг. Разноцветные флажки-прапорцы затрепетали на ветру и над другими ладьями.

2

Издали Сарай был похож на множество желтых глиняных кубиков, рассыпанных по равнине. Приземистые одноэтажные дома то вытягивались в длинные улицы, то в беспорядке теснились друг к другу. Над плоскими крышами поднимались вверх тонкие минареты мечетей: со времени хана Берке в Орде установилась мусульманская вера.

В центре города стоял большой дворец, украшенный разноцветными изразцами. Большое золотое полнолуние, венчавшее дворцовую крышу, ослепительно блестело на солнце. Рядом с ханским дворцом были дома его родственников и мурз, тоже украшенные изразцами. Здесь Менгу-Тимур и его приближенные жили в зимние месяцы.

Улицы Сарая выводили прямо в степь – крепостных стен вокруг города не было. Столицу Золотой Орды защищали от врагов не укрепления, а воинственные орды, кочевавшие по бескрайним просторам степей. Подобраться к Сараю незамеченным было невозможно.

И сейчас, будто охраняя город, сплошным кольцом окружили Сарай белые и черные островерхие юрты. Юрт было даже больше, чем домов. Казалось, два мира сошлись на берегах Волги: оседлость и кочевая стихия.

Великокняжеский караван подошел к пристани, сложенной из толстых бревен. Пестрая разноязычная толпа бурлила на берегу. В толпе перемешались войлочные колпаки, белые и зеленые чалмы, лохматые шапки. Но еще больше было людей с непокрытыми головами, обритыми или заросшими бурыми от пыли волосами.

Игумен Вассафий, сопровождавший посольство, перекрестился в испуге:

– Столпотворенье! Вавилон! Спаси нас, господи!

Взмахивая нагайками, через толпу пробирались городские стражники, а с ними писец-хорезмиец в чалме, полосатом халате и с чернильницей, привязанной к поясу желтым шнуром.

Коверкая русские слова, писец сказал, что великому князю Ярославу отведен дом для постоя, что корм его людям и овес лошадям будет даваться по-обычаю, пока хан не призовет его для разговора…

Конюхи подвели лошадей для великого князя и бояр.