Русский щит. Роман-хроника

Князь Довмонт Псковский! Так вот кто сокрушил Копорье!

А ратники Довмонта уже хлопотали у тяжелого деревянного щита, закрывавшего лаз в земляную тюрьму. С лязгом покатились разбитые замки. Ратники помогали пленным переяславцам выбраться наружу, смеялись, ласково похлопывали по спинам. А когда все перелславцы оказались на свободе, в ту же земляную тюрьму начали сталкивать обезоруженных новгородцев.

На крыльцо вышел воевода Федор — уже не пленником, а хозяином города, в синем воеводском плаще поверх доспехов, с мечом у пояса.

В толпе псковских дружинников, окруживших князя Довмонта, наместник увидел Прохора Ивановича и Акимку, и тоже — не пленниками. Князь Довмонт обнял Прохора, прижал к груди, благодаря за что-то, а Акимка стоял рядом и улыбался.

Только теперь Гаврила Киянинович понял причину вчерашней радости переяславского воеводы. Акимка упредил Федора о скором вызволении! Прохор и Акимка — изменники!

Но сожалеть было уже поздно. Гаврилу Кияниновича отвели в ту же самую подклеть, где раньше сидел-маялся воевода Федор. Приникнув к узенькому оконцу, наместник смотрел, как псковичи грузили на сани великокняжескую казну, доверенную ему Великим Новгородом, и с ужасом думал, что отвечать за нее придется головой…

Распахнув дверь ударом сапога, в подклеть стремительно ворвался князь Довмонт. За ним, поддерживая рукой длинный плащ, спешил воевода Федор. Подскочив к Гавриле Кияниновичу, воевода вцепился руками в воротник его домашнего кафтана и сильно встряхнул:

— Говори, злодей, куда девал остальных товарищей моих? Боле пяти десятков переяславцев недостает!

Наместник силился что-то ответить, но голова моталась от сильных рывков, зубы стучали.

— Да оставь ты его, Федор! — послышался негромкий, спокойный голос Прохора. — Совсем душу вытрясешь из боярина! Остальных-то переяславцев в Ладогу увезли. Пусть боярин грамотку напишет, назад их потребует. А я со своими людьми быстрехонько до Ладоги добегу, все как надо исполню. Свидишься скоро со своими товарищами.

— Пиши, боярин! Пиши! — сердито повторил Федор, толкая наместника к столу. А Прохор уже расстилал на столе полоску бересты и совал в руки Гаврилы Кияниновича заостренную железную палочку — стило.

Гаврила Киянинович, покорно вздыхая, принялся выдавливать на бересте корявые буквы. Грамотку скрепили печаткой, снятой с пальца наместника…

Противникам великого князя Дмитрия Александровича явно не везло. Всего на два дня опоздал посадник Яков Дмитриевич, спешивший на помощь копорскому наместнику с сильной новгородской ратью. Он застал Копорье почти пустым: ни переяславских пленных, ни серебряной казны в городе уже не было. Ратники Якова Дмитриевича разогнали немногочисленных сторожей из местных жителей-водчан, нанятых князем Довмонтом караулить ворота и земляную тюрьму, освободили наместника и его людей. Больше в Копорье посаднику делать было нечего — опоздал!

Давая выход своей ярости, Яков Дмитриевич приказал разрушить город. В жарком пламени пожара рухнули постройки. Каменные стены и башни новгородцы дробили железными ломами и раскидывали обломки по окрестным полям. Валы срывали лопатами, пересыпая землю в ров.

Снова опустел копорский утес. Только через полтора десятка лет вернулись на него люди, чтобы поднять из развалин новую крепость…

…Но не пришлось Андрею Александровичу обосноваться в Новгороде. Грамота Семена Тонильевича сорвала его с места. «Поспеши в стольный Владимир, господин, — настаивал тот, — ибо брат твой старейший князь Дмитрий вернулся в Переяславль и собирает рать многую, и отовсюду сходятся к нему люди многие!»

Андрей вытребовал у новгородских властей войско для охраны и вместе с обоими посадниками, Семеном Михайловичем и Яковом Дмитриевичем — двинулся в Низовскую землю. Новгородцев он отпустил только возле Владимира, почувствовав себя в безопасности.

Закипала на Руси новая усобица. От города к городу, от села к селу скакали гонцы, сзывая людей в рати. Из Переяславля были гонцы и из Владимира, от бывшего великого князя Дмитрия Александровича и от нового великого князя Андрея Александровича. И те, и другие грозили великокняжеским гневом; и те, и другие ссылались на ханские ярлыки, а какой ярлык сильнее — Менгу-Тимура или Тудаменгу — простые люди не знали. Выходило, что два великих князя теперь на Руси, Дмитрий и Андрей Александровичи!

И все-таки больше городов склонялось на сторону Дмитрия. Привыкли уже люди к старшему Александровичу, да и простить не могли Андрею татарской рати. По всему выходило, что пересиливал опять князь Дмитрий.

Так и сидели: Дмитрий — в отчем Переяславле, Андрей — в стольном Владимире. И не было ни у того, ни у другого силы, чтобы окончательно склонить Русь на свою сторону.

Первым не вытерпел противостояния Андрей Александрович. Дождливой июльской ночью он покинул столицу и отъехал со своим приспешником Семеном Тонильевичем в Орду. Снова жаловался Андрей хану Тудаменгу на старшего брата, обвиняя его тяжкими винами: не желает будто бы Дмитрий повиноваться ханскому ярлыку и даней будто бы платить не хочет…