Русский штык на чужой войне

Служба, конечно, вообще тяжелая, особенно из-за возраста, но все довольны, что попали туда, и зовут всех (русских добровольцев. – Ред.) в свои ряды. Там русское имя в почете, они ни от кого не зависят и там, безусловно, есть ключ выхода из того положения, в которое мы, военные, везде попали, особенно во Франции…»[733]

Согласно легионеру Али (Сергею) Гурскому, отношение в Легионе к русским со стороны как испанцев, так и представителей других наций стало «замечательным» и командование во всем шло ему навстречу: «Капитан разрешил мне устроиться отдельно от компании как хочу, освободив от переклички по утрам и вечерам… отношение ко мне в бандере исключительно хорошее, как со стороны офицеров, так и солдат. Русских рядом – никого, и я говорю только по-испански, и с бандарином-знаменщиком – по-немецки), благодаря чему делаю успехи в языке…

Когда я был в деревне, ко мне бросился на шею один легионер: «Друг, брат, пойдем пить вино!» Спрашиваю его: «Почему я тебе брат?» «Так ведь ты – русский, а я – итальянец, оба в Легионе, значит, теперь братья!» Пришлось согласиться. «Но так как ты – хороший русский, то и плати за вино». Пил – и он пил, а вечером я его отнес в его роту. Очень милый человек!»

Согласно другому письму русского легионера, «…мы, русские, зарекомендовали себя так, что нас как боевой элемент ценят все, начиная от начальника Легиона генерала Ягуэ и кончая простым легионером. Этим и объясняется то, что нас не содержат в одной бандере. Почти все русские назначены начальниками в «лассы» – личными ординарцами. Во время серьезных боев командиры приказывают ординарцам находиться при них и никуда уже не посылают. Капитан знает, что русский ординарец его не бросит до конца и в случае ранения или смерти всегда вынесет из огня».

Подтверждением этим словам служит подвиг русского ординарца польского происхождения легионера Кемпельского, который при очередном наступлении находился при командире бандеры и спас его, раненого, ценой своей жизни и прикрывал отход своих товарищей, даже будучи сам подстреленным. И делал это, пока не был убит вторым попаданием.

Вскоре легионеры отбили изрешеченное пулями тело своего убитого товарища. По словам их русских товарищей, «капитан, обязанный Кемпельскому жизнью, выздоровел, и когда теперь ему представляют русского, то снимает фуражку, подходит, жмет руку, говоря: «Благодарю Вас за Кемпельского, который пожертвовал собой, чтобы спасти своего капитана. Каждый русский – родной член моей семьи!»

Между тем некоторые российские военные были невысокого мнения о большинстве испанских солдат и офицеров. Они с подозрением относились к «пассивности, медлительности и недостатку инициативы» как у националистической, так и республиканской армий, что во многом и привело к «чрезмерной затянутости» боевых действий[734].

Например, согласно записям белых добровольцев, за период с 1938 по начала 1939 г. русским волонтерам довелось участвовать лишь в одном значительном сражении, во время которого испанские солдаты, по словам Шинкаренко, больше стремились не разгромить противника, а сохранить свою жизнь и «уклониться от свиста пуль»[735].

В частности, он неоднократно приводит факты, когда испанцы с той и другой стороны ложились под огнем и проявляли нежелание драться. Например, в Мондрагоне «красные» и «белые» испанцы, столкнувшись друг с другом, просто стояли друг против друга несколько недель и не спешили воевать, даже не стреляли, хотя дистанция между ними была небольшая.

Ещё одним показателем «невысокой боеспособности» испанцев, по его мнению, служит то, что даже от огня барражной артиллерии с той и с другой стороны подчас вообще не было потерь. Возможно, по этой причине Шинкаренко был уверен, что те битвы, в которых он принял участие в Испании, были менее «современными», чем те, в которых он участвовал в 1914–1920 гг.[736]

По наблюдению Шинкаренко, в этом случае дело было не в недостатке храбрости у солдат, а в отсутствии инициативы у испанских офицеров. Он делал исключение из этого правила лишь для некоторых басков. Они, по его мнению, были «уравновешенными, практичными и хорошими солдатами»[737].

Бывший русский генерал считал, что право на подобные рассуждения ему давал его огромный военный опыт четырех войн. Правда, нередко такое впечатление наблюдалось из-за того, что зачастую русские волонтеры имели дело с мобилизованными, а не идейными добровольцами, не желающими проливать свою кровь за Франко[738].

Впрочем, белые офицеры у Франко вообще оценивали большинство своих испанских коллег невысоко: по словам того же Шинкаренко, «командиры были невообразимыми в искусстве ведения войны», вкладывая в эти слова негатив. По словам этого русского генерала и некоторых других добровольцев, «значительная часть испанских военачальников находится не на высоте и знает военную стратегию только по книгам, и тоже является разочарованием»[739].