Русский след Трампа. Директор ФБР свидетельствует

После выборов я принял участие в секретном совещании с группой сенаторов из обеих партий. Ближе к концу совещания, не имевшего отношения к электронной почте Хиллари Клинтон, один из демократов, тогдашний сенатор Эл Франкен выпалил то, о чем, скорее всего, думали многие. Он сказал, что хочет обратиться к «слону в посудной лавке», которым «ты был для Хиллари Клинтон». Я спросил лидера Сената Митча Макконнелла, который тоже присутствовал, могу ли я воспользоваться возможностью ответить на это. Макконнелл сел и тоном, казавшимся близким к довольному, сказал: «Конечно. Бери столько времени, сколько нужно».

Я сказал собравшимся сенаторам, что хотел бы, чтобы они вместе со мной вернулись назад во времени и взглянули на произошедшее с моей точки зрения — с точки зрения ФБР. «Отправьтесь со мной в 28 октября», — сказал я. Даже если я не мог убедить их, что принял правильное решение, я надеялся, что по крайней мере смогу пояснить, о чем я думал, про двери, которые видел, и почему я выбрал ту, что была с табличкой «Скажи» вместо той, что была с табличкой «Утаи». Я не со всем в расследовании справился идеально, но сделал все возможное с имевшимися у меня фактами. Это был ключевой момент, который я пытался донести в тот день, и по крайней мере одного из присутствовавших я убедил. Когда я закончил говорить, сенатор Чак Шумер подошел ко мне. Со слезами на глазах он одной рукой взял меня за руку, а другой потянулся, чтобы несколько раз похлопать меня по центру груди. «Я знаю тебя», — сказал он. — «Я знаю тебя. Ты был в невыносимом положении».

Я очень надеюсь, что то, что мы сделали — что я сделал — не стало решающим фактором на выборах. Я сказал это с женой и дочерями, голосовавшими за Хиллари Клинтон и прошедшими с Женским маршем 2017 года в Вашингтоне на следующий день после инаугурации Дональда Трампа. Как я сказал в показаниях, сама идея о том, что мое решение повлияло на исход, заставляет меня чувствовать себя слегка тошнотворно (или, как позже меня поправила одна из моих грамотных дочерей, «тошно»). И не потому, что Дональд Трамп такой весьма плохой человек и руководитель (настолько плохой, что скорее всего не понял, что я имел в виду, когда сказал в показаниях, что мысль о влиянии на выборы заставила меня чувствовать себя «слегка тошнотворно»). Она вызывала у меня тошноту, потому что я посвятил свою жизнь служению институтам, которые люблю именно за то, что они не играют роли в политике, потому что они действуют независимо от страстей вокруг электорального процесса. Но выборы 2016 года были как никакие другие. Один из моих детей показал мне твит, по-видимому отражавший чувства в то время. В нем говорилось: «Этот Коми такой полит-хакер. Лишь не могу понять, какой партии».

Я не люблю, когда меня критикуют, но мне нужно обращать внимание на критику, потому что все люди иногда могут ошибаться. Все же, чтобы не оказаться парализованным и раздавленным сомнениями, я пользуюсь эмпирическим правилом: если критика исходит от человека, которого я знаю, как вдумчивого, я обращаю на нее пристальное внимание. Я даже обращаю внимание на анонимную критику, и даже со стороны яростных сторонников партий, если их логика или фактологическая информация говорят мне, что они могут видеть что-то, что я пропустил. Остальных психов, а психов всегда хватало, я игнорирую.

Больше всего меня достают утверждения, что я влюблен в свою собственную праведность, свою собственную добродетель. Я давно беспокоюсь о своем эго. Я горжусь тем, что стараюсь поступать правильно. Я горжусь тем, что стараюсь быть честным и откровенным. Я думаю, что мой путь лучше, чем у наводнивших нашу общественную жизнь лживых партийцев. Но существует опасность, что вся эта гордость может меня ослепить и закрыть для других точек зрения на то, что есть правильно.

Я сотни раз прокручивал в голове дело об электронной почте Клинтон. Кроме ошибок в том, как я преподнес себя во время публичного заявления перед телекамерами 5 июля, я убежден, что если бы снова мог все это сделать, я бы все сделал точно так же, учитывая свою роль и то, что я знал в то время. Но еще я думаю, что здравомыслящие люди вполне могли все сделать по-другому.

К примеру, если бы я был демократом, служившим в предыдущих демократических администрациях, не уверен, что отстраниться от генерального прокурора для заявления 5 июля было бы целесообразным выбором. Если бы у меня была демократическая родословная, меня бы обрисовали как конфликтующего партийца, и я бы не смог достоверно отстраниться от политического руководства Минюста, чтобы независимо представить учреждение. Конечно, даже директор ФБР с демократической родословной, не сделавший бы отдельного заявления, в конце октября оказался бы перед тем же самым выбором, сказать или утаить, потому что он или она в той или иной мере проинформировали бы Конгресс, что расследование было закончено в июле.