Русский со словарем

Жаботинский — человек другого времени, совсем другого контекста, вообще к русской культуре относившийся довольно прохладно, а вот поди ж ты — начинает рассуждать о русском гостеприимстве, и сразу картинка получается «правильная»: эта обволакивающая душевность (активно-радушное, как он пишет, гостеприимство), это напористое угощение — потчевание. Слово хлебосольство, правда, не фигурирует, но слово потчевать тут как тут. Особенно ценно, что в фокусе внимания находится здесь не русское гостеприимство, а еврейское, русское же привлекается лишь для сравнения, и свойства его полагаются очевидными.

Но как чудесен этот еврейский способ выражения, когда словесная форма несет лишь ничтожную часть смысла! Можно ли догадаться, что формула: «Гость? Головой об стенку!» выражает крайнюю степень гостеприимства?

В словах сказано так мало и даже совсем не то, все же остальное: и про сдобные булочки, и «хоть», — все это, видимо, должно передаваться интонацией, мимикой, жестикуляцией или просто подразумеваться. Вспоминаются многочисленные анекдоты, которые невозможно передать на письме, ну там, как старый еврей получил телеграмму от сына и возмущается: «Вот наглец, пишет: Папа, пришли деньги! Неужели нельзя было просто написать: Папа, пришли деньги?»

И помнил, хоть и без греха

Лирические отступления

Один мой коллега говаривал, что когда человек цитирует с ошибками, это даже хорошо, интеллигентно: сразу видно, что по памяти.

По-моему, это хорошо и еще в одном отношении. Ошибаясь в цитате, человек часто невольно редактирует цитируемого автора в соответствии со своими представлениями о разумном и прекрасном и тем выдает себя с головой. Вот, к примеру, знаменитые строки Есенина из стихотворения «Мы теперь уходим понемногу…»:

И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве,
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.

Как раз мой вышенеуказанный коллега по какому-то поводу процитировал эти строки в таком виде:

Счастлив тем, что целовал я женщин
[в этой части содержание счастья редактированию не подвергалось],
Пил вино, катался по траве…

Нетрудно заметить, что здесь мы имеем дело не просто с заменой запамятованного слова на аналогичное. У Есенина шла речь о тихой радости и умилении, а в цитате получились буйство и разгул.

Это я все вот к чему.

Как-то раз в подмосковной резиденции главы российского государства (тогда им был Путин) в Ново-Огареве состоялась первая встреча президентов России и Франции в рамках визита Николя Саркози в Москву. В ходе встречи произошел примечательный диалог. Французский президент сказал, что хотел бы понять Россию.

«У нас есть очень известное стихотворение на этот счет, — ответил Путин. — Не знаю, как переводчик переведет, но на- русском оно весьма убедительно: „Умом Россию не понять. Аршином общим не измерить. У ней особенная стать. В Россию нужно просто верить“». С большим чувством, надо сказать, продекламировал. И в глаза посмотрел со значением. Конечно, убедительно — в особенности в новой редакции. Тютчев-то мямлил: в Россию можно только верить.

Казалось бы, разница небольшая: можно только или нужно просто. Ан нет, разница существенная.

Ну насчет можно или нужно — так у Путина давно не различаются эти две модальности. Многие помнят, как в 2004 году, представляя Касьянова, он сказал: «В моем положении действующего президента и одновременно кандидата в президенты России, я могу, а значит, считаю, обязан, познакомить общественность России с человеком, которого буду предлагать в качестве председателя правительства».

Не знаю, как там перевел переводчик, не слышно было, но в Интернете нашлось несколько вариантов перевода тютчевского текста. Вот один из них:

On ne peut pas comprendre la Russie par la voie de la raison,
On ne peut pas la mesurer,
Elle a un caractere particulier,
On ne peut que croire en elle!

Здесь интересно, что по-французски модальность возможности (а не долженствования) видна еще более ясно, ведь русские инфинитивные конструкции не понять, не измерить тоже переведены конструкцией с глаголом pouvoir — мочь. Так что получается: невозможно понять, невозможно измерить, возможно только верить.