Русский советский научно-фантастический роман

В «Туманности Андромеды» есть приключенческие шаблоны. Герои Ефремова иногда склонны к декламации. Авторская речь местами ходульна и расцвечена красивостями. Но не из-за этих знакомых издержек жанра роман был принят в штыки «Промышленно-экономической газетой» (см. библиографию, № 365), а за то, что смело перешагнул банальные каноны предельщиков и выдвинул глубокие, хотя частью и спорные идеи о будущем. К тому же не все, что на первый взгляд казалось просчетом, было им в действительности. «Туманность Андромеды» продемонстрировала, например, что в языке серьезной фантастико-философской книги неизбежны чужеродные для реалистической литературы и трудные для неподготовленного читателя терминологические элементы; что сюжетность современного научно-фантастического романа не менее разнообразна, чем реалистического (традиционные для приключенческой фантастики стремительные броски действия перемежаются у Ефремова размышлениями и описаниями, требующими от читателя интеллектуального углубления); что «схематизм» образа человека в романе о будущем не всегда недостаток, ибо зачастую невозможно иначе укрупнить то новое, что человек приобретет, по мысли писателя, в будущем.

Брюзжание догматиков и снобов, не одолевших новаторского содержания и стиля этой книги, заглушено было потоком благодарных отзывов. Да, вероятно, надо обладать определенным кругозором, чтобы утверждать, подобно известному авиаконструктору О. Антонову: «Нравится все: особенно отношение людей будущего к творческому труду, к обществу и друг к другу… Ради такого будущего стоит жить и работать», — или студенту В. Алхимову: «У нас такое впечатление, что „Туманность Андромеды“ адресована нам, молодым романтикам техники». [276]

Но, чтобы понять, что «книга эта, пожалуй, одна из самых смелых и захватывающих фантазий во всей мировой литературе» (ректор Ростовского университета Ю. Жданов), для этого не надо иметь специального образования. Даже читатели из капиталистического мира поняли, что «Туманность Андромеды» «на много более гуманном уровне, чем какая-либо из западных научно-фантастических книг, — как писал автору романа англичанин Э. Вудлей. — Трудность чтения вызвана тем, что люди будущего будут более высокоразвитыми, чем мы, ныне живущие…». И несмотря на эту трудность, «я предпочитаю ваш стиль писания цинизму многих английских и американских научно-фантастических писателей». Ведь даже такие прогрессивные, как Р. Бредбери («Марсианские хроники»), А. Азимов («Конец вечности»), Ф. Хойл и Д. Эллиот («Андромеда»), Ч. Оливер («Ветер времени»), смотрят в будущее со сдержанным отчаяньем. Ефремовская «Туманность Андромеды» утверждает атомно-ракетную эру как расцвет мира и гуманизма, и это не просто эмоциональный пафос: роман Ефремова — один из самых научно убедительных в мировой утопической традиции.

1

В 1944 г. «Новый мир» начал печатать ефремовские «Рассказы о необыкновенном» — о приключениях, в дальних странах и чудесах природы. А. Н. Толстой одобрил в них правдоподобие необычайного. «Рассказы» были предвестием перехода советской литературы к темам мира и творчества и знаменовали возрождение заглохшей было (после беляевского цикла рассказов об изобретениях профессора Вагнера) научно-фантастической новеллы. Возможно ли стимулирующее действие радиоактивного излучения? Фантастический элемент в рассказе «Обсерватория Нур-и-Дешт», пожалуй, состоял лишь в некотором преувеличении уже известного эффекта. В «Алмазной трубе» фантаст обнаружил якутские алмазы задолго до того, как геологи положили их на его стол — тот самый, за которым был написан рассказ. Изыскатели, вспоминал Ефремов, носили книжку с «Алмазной трубой» в своих полевых сумках, заразившись ее идеей. [277] Фантаст опирался на сходство геологических структур Средне-Сибирского плоскогорья и алмазоносного Южно-Африканского, отмеченное многими геологами, но внес принципиально новое предположение, которое и оправдалось.

В значительной части «Рассказов» научный материал — на грани возможного. Фантастическая романтика возникает из очень конкретной посылки. Но в отличие от теории предела Ефремов не придавал решающего значения узко-научному реализму. Его интересует не столько степень возможности, сколько общечеловеческий смысл того или иного допущения.