Русский сыщик И. Д. Путилин т. 1

Сказать правду, мне стало грустно и тяжело. Да и устал я от этой бездны, как мне тогда казалось, человеческой жестокости и бездушия...

Я поднялся с места.

— Вот что, братец, — сказал я Грядущему, — назначение в палачи от меня лично, как ты знаешь, не зависит. О твоем желании и о том, что я видел, передам начальству, как оно решит, так и будет...

Претендующий на должность палача и его кум поклонились мне и предупредительно бросились подать пальто. Подавая его, Грядущий, однако, заговорил опять:

— Вот что, ваше высокоблагородие, когда же мне примерно ожидать решения? Потому, ежели что, то я согласен и на преступление-с...

— Это на какое? — невольно спросил я.

— Да так себе... Отвезу Платера в гости, а сам отправлюсь в Шлиссельбург. Продам там лошадей и карету, явлюсь в Новгород, объявлю, что я непомнящий родства — бродяга. Посадят меня, значит, в тюрьму, а там я и заявлю начальству, что желаю быть заплечным мастером...

— Ну, это ты всегда успеешь еще сделать, — сказал я и собрался уже совсем уйти. Но кумовья что-то вспомнили и опять захлопотали.

— Ах ты, Боже мой! — воскликнули они. — Да что же это мы!.. Ваше высокоблагородие, выкушайте водочки, вина, закуски, чего душе вашей угодно... Может, прикажете, что на дом прислать?!

Но я уже ушел.

VI

На другой день, явившись к бывшему в то время обер-полицеймейстеру, графу Петру Андреевичу Шувалову, я подал ему обо всем рассказанном выше докладную записку. Прочитав ее, граф развел руками и сказал:

— Вот подите же!.. Ведь почтенного адмирала я хорошо знаю. Припоминаю, кажется, даже его кучера... Вот вам и загадка. Сидишь себе в собственном экипаже и не знаешь, что за человек такой перед тобой на козлах сидит... Впрочем, обо всем этом я переговорю лично с адмиралом и обо всем ему сообщу.

Несколько дней спустя граф вызвал меня и сказал, что кучер адмирала Платера отослан на испытание в госпиталь, и поручил мне узнать от госпитальных врачей, какого они мнения об этом человеке.

На следующий день утром, при разборе мною в участке арестованных, тот же мой вестовой Сергей сообщил мне на ухо, что человек, недели полторы назад давший ему тридцать копеек, дал ему теперь уже полтинник, лишь бы он доложил о нем мне.

Я велел его впустить. Дорожкин (кум палача-любителя), держа в каждой руке по кульку, вошел и повалился мне в ноги. Из его слов я понял, что он выражает мне благодарность за состоявшееся будто бы уже определение его кума на должность палача, так как он слышал, что Грядущего увезли уже куда-то на «пробу»... Кульки были, конечно, «благодарностью» кума.

К этому же куму, прогнав Дорожкина, я и отправился в здание госпиталя.

VII

В этом госпитале служил в то время знаменитый впоследствии профессор Антон Яковлевич Красовский, который и провел меня в камеру, где в качестве испытуемого содержался наш воображаемый заплечный мастер, кучер Семен Грядущий.

Он встретил меня низкими поклонами и с выражением особенной признательности за определение его на должность палача.

— Здесь меня уже пробуют, ваше высокоблагородие, — заявил он, — гожусь я или нет. — И тотчас же он попросил у дежурного врача позволения испытать при мне свои способности. Эта просьба была тут же и исполнена.

Его вывели в палисадник, где была приготовлена кукла в человеческий рост, набитая в белый холщовый бурнус.

Семену выдан был мочальный плетеный кнут, наподобие плети, и он начал показывать свое искусство как следует...

Он не сразу приступил к этому акту, а попросил предварительно позволить ему нарядиться в соответствующий костюм. Это ему было разрешено; и минут через пять Семен вместо серого халата явился в том самом наряде, в котором он впервые появился предо мною в «Золотом якоре».

Взяв с достоинством кнут в руки, он подошел к манекену и погладил его рукою по спине. Потом, отойдя сажени на две, стал вновь приближаться к нему с особенной торжественностью, восклицая: «Берегись... ожгу!..»

Произведя свои странные действия, этот удивительный «талант» несколько раз оборачивался ко мне, как будто бы взглядом приглашая оценить и удостоверить чистоту его работы и тонкость отделки. Вид его выражал необыкновенную самоуверенность и похвальбу, не сомневайтесь, мол, ваше благородие, оправдаем, мол...

VIII

Поговорив с доктором, я оставил госпиталь в совершеннейшем недоумении... Что я мог сказать, что доложить по начальству?

Как ни не опытен и не малосведущ в то время я был во всякого рода психиатрии, тем не менее для меня лично не было сомнения, что здесь мы имеем дело с видом умопомешательства — и притом умопомешательства странной формы: страсть к кнуту...

Во всех остальных проявлениях умственной и физической деятельности этот человек был совершенно нормален и здоров.

Казалось бы, чего лучше... самый подходящий человек для должности палача... И, однако, при этой мысли меня охватывали невольная жалость и страх. Жалко и страшно было и за этого человека, и за тех жертв, которые могли попасться ему в руки...

«Боже мой, Боже мой! — думалось невольно. — И до такого озверения может дойти человек! Как и почему это могло случиться?»