Русский транзит

А я все сказал. Я этой рыжей тростиночке, когда она в «Русский Фаберже» наведалась, сказал такое, что до сих пор краснею (я – и краснею! кто Боярова хорошо знает, тот может вообразить, каких высот мата достиг Бояров в тот момент, если даже он сам до сих пор краснеет). А просто надоели, до печенок достали таблоиды, а тут еще спецагент, прикинувшийся таблоидом, бабена мать!

Плачущего большевика не видели? Не пробегал? Не водятся такие? Ну так я вам скажу: плачущий спецагент ФБР – и вовсе нереальное зрелище. А значит, Марси – не спецагент. После моего «большого боцманского загиба» она развернулась на сто восемьдесят и где стояла оттуда пошла, с порога «Русского Фаберже» на свежий воздух, а то в салоне воздух загустел от моего «загиба» до кисельной концентрации. Казалось бы, задача выполнена, своего добился: послал – пошла. Однако по спине вижу (что тако-ое?!) – плачет. За таблоидами такое не водится. Не говоря о спецагентах.

Короче, нагнал ее уже на улице (Лева Перельман вслед орет: «Саша! А как же я!». В смысле, куда вы, Александр Евгеньевич, с рабочего места?! Вдруг именно сейчас налетчики налетят!). Рабочее место – да, свято. И пусто не бывает. Я только на минутку – справедливость восстановить. Был несправедлив, был не прав… Ладно, не умею я извиняться, через два часа встречаемся в «Садко», там и поговорим.

Маленькая собачка до старости щенок. Мисс Арчдейл тридцати лет от роду. Есть такие детские мордашки – сплошное очарование, рыжики, курносость, рот до ушей. Смотришь на такую пацанку и невольно скорбишь: это ж в какую лахудру-уродину ты, пацанка, израстешься годиков через пять- семь-двадцать, куда что денется!

А у Марси никуда и ничто не делось. Тридцатник – вполне зрелый возраст для дамы. А внешность – Бэмби. С учетом очарования чисто детского, за вычетом угловатости и нескладности чисто детской. Впрочем, я не мастер расписывать прелести. Одно скажу: Марси – того самого редкого типа… Типа: на первый взгляд ну ни кожи, ни рожи, а потом – ух ты! Более распространенный тип: на первый взгляд ни рожи, ни кожи, а потом выясняется, что так оно и есть. Или не менее распространенный тип (в Штатах – да): сразу – ух ты!., а потом выясняется – манекен.

Марси то ли училась, то ли преподавала в Хантер-колледже, это на Манхаттане – угол Парк-авеню и Шестьдесят восьмой. Если кого раздражает адресная подробность, ничего не попишешь: я терпел и вам велел. Знай и люби свой край. А я на этом углу бывало по часу, по два выстаивал, чтобы Марси встретить после занятий – у нее, если по-нашему выразиться, ненормированный рабочий день. Не выстаивал, а высиживал, строго говоря, – в «тендерберде». Она – эксперт.

Или готовится им стать. Есть такая категория должностей: эксперт по… Причем ты вполне можешь еще учебу в колледже домусоливать, в газетке статейки тискать, просто дурака валять, но – ты эксперт. «Question Authority»… По разному переводится. Но и как: «специалист по вопросу». Точка.

Марси специализировалась по вопросу «все о преступности». Зачем, спрашиваю, тебе это? В менты собралась? В адвокаты? В прокуроры? В секретные агенты? В крестные отцы (то бишь в матери)? Нет, отвечает, просто интересно. Аргумент! Вы, говорю, нация прагматиков, при чем тут «просто интересно»? А это, отвечает, и есть прагматизм: всерьез заниматься только тем, что просто интересно. Аргумент! То-то здесь даже помощник старшего черпальщика на говночистке гордится своей должностью: он пришел на нее, на должность, исключительно потому, что ему «просто интересно». И ведь так и есть! Нам, совкам, не понять (мозгами – да, душой – нет), мы волей-неволей престижность мысленно определяем. Даже уже будучи здесь, даже на Брайтоне, распустяи расейские!

Так я и курсировал: надоест американский прагматизм – бегом на Брайтон-Бич, подступит к горлу совковое распустяйство – бегом с Брайтона на Гринвич-Виллидж, к Марси.

А вывалил я ей все. Кроме тех рассказок, само собой, которые повредили бы реальным людям здесь. Начал с того, что выдал ей слова песни «Мурки» за структуру организации «русской мафии» в Нью-Йорке. Усмехаясь: тебе «просто интересно» – вот и слушай. А кончилось тем, что всю подноготную вывалил. И про первый «транзит», и про второй «транзит» – и не то, что наболтал в свое время фрау Хельге Галински, а в подробностях, как на самом деле было. При размышлении здравом: ревность. Мол, чего ты в библиотеке засела, чего тебя силком из колледжа не вытащить?! Нашла, тоже мне, тему! нашелся, тоже мне, эксперт! Да я, если хочешь знать, такого понарасскажу, какого вашей Америке и не снилось! Если хочешь знать…

Она хотела знать. А я ревновал (кто с Бояровым был близко знаком, тот оценит: ничего себе, влип Бояров, втрескался наконец-то Бояров и ревнует?! кого?! к кому?! да-а уж, Бояров!) – да-а уж. Вот такая… хм… приключилась. А ревновал я себя – к себе. Я для нее кто? Мужик? Или источник информации «просто интересной»?

И вроде бы небрежно повествуя о похождениях настоящего крутого мужика Боярова, ловил себя на мысли: я ли ее занимаю или моя прежняя среда обитания?