Русский транзит 2

А сегодня вечером Оксана Николаевна услышала, как женщины в очередях на улице говорили, что на полигоне кого-то не то убили, не то ранили. Эти разговоры взволновали ее: она не находила себе места и все время рвалась на полигон. „А вдруг это его там???“ — со страхом думала она о Крестовском и сама начинала этому верить. — Он ведь такой… везде лезет со своей глупой бравадой».

Наконец, узнав, где находится больница, она решила сходить туда и все разузнать о том раненом или убитом…

— Ну давайте, сынки, давайте. Это долг чести. А как же? Надо обязательно наказать фраерка! Нельзя его отпускать. — Николай Николаевич стоял посреди Грязного гостиничного номера, сильно пахнущего водкой и луком, и уговаривал братву, а именно Лелика и Болека, лежащих на койках прямо в одежде и обуви.

— Ты, старый, лучше билеты нам давай, как договаривались, и бабки гони, лениво сказал Лелик.

Болек лежал рядом на кровати и дико храпел, на полу валялась литровая бутылка водки «Смирнофф» местного разлива.

— Вам бы, сынки, все бабки. А как же фраерок? Неужели так отпустим? суетился Николай Николаевич.

— Вот ты сам его и кончай. А мы на это не подписывались, — отрезал Лелик.

— Нехорошо говоришь, сынок, ох, нехорошо…

— Да пошел ты! — рыкнул Лелик. — Меня в клочья изорвали, Болека так оприходовали, что он теперь всю жизнь идиотом будет. А ты посмотри на своего Витеньку, на физиономию его, когда он из травмпункта придет, да посчитай сколько швов ему на фейс наложили. Только ты один у нас как огурчик, да Кореец твой. А ну гони бабки, стручок старый, быстро! — Лелик поднялся с кровати и двинулся на Николая Николаевича.

— О, о, глаза-то спрячь! Ты, сынок, не забывайся. Тебе еще с людьми жить, а люди все помнят: и хорошее, и плохое. И я хоть и старый человек, но тоже все, все помню… — Николай Николаевич только кольнул Лелика злыми взглядом и вновь стал ласковым. — Держи, это твоя доля, — старик протянул Лелику несколько зеленых купюр.

— А Болеку? — спросил он, пересчитав свою долю.

— Ему самому дам, самому, когда проснется. Ну, пойдешь в больницу? Здесь еще пятьсот. — И старик с улыбкой покачал перед носом Лелика деньгами.

— Ладно, пойдем… Надо бы, конечно, поучить клиента.

— Нет-нет, эти бабки, сынок, не щас, потом, после того, как…

— У, козел, — пробурчал себе под нос Лелик и вышел вслед за Николаем Николаевичем в холл, где читал прошлогоднюю газету невозмутимый Кореец, глядя поверх нее то в одну сторону коридора, то в другую — так, на всякий случай.

— Николаич, у меня в стволе всего одна пуля осталась, сказал Лелик, когда они вышли на улицу и двинулись по направлению к больнице.

— Ну и побереги ее. Не нужна… Ты копыта ему подержишь, а я сам все сделаю. А если не справлюсь, Кореец подсобит. Так, сынок? — Николай Николаевич ласково поглядел на молчаливого азиата. Кореец только кивнул, глядя себе под ноги.

В больнице Оксану Николаевну пускать к больному с полигона не захотели.

— Что вы, милочка! Мы даже следователя к нему не пускаем. А он уж, в отличие от вас, по долгу службы просто обязан. Но вот забрал только пистолет у больного и ушел.

— Пустите меня к нему, пожалуйста. Мне бы только посмотреть на него. Конечно, не по долгу службы, но зато по долгу любви, — сказала Оксана Николаевна медсестре и жалобно улыбнулась. — Мне очень, очень надо…

— Ладно, идите скорее. Только разговаривать с ним я вам не разрешаю!

Оксана Николаевна в развевающемся белыми Крыльями халате буквально влетела в реанимацию и сразу увидела улыбающееся лицо Паши Колпинского, справа и слева от которого стояли капельницы с физраствором.

— А где Крестовский? — спросила она, растерянно улыбаясь.

— Два часа назад был здесь живой и невредимый.

— Фу-у! — Оксана Николаевна облегченно выдохнула и опустилась на стул рядом с Пашей.

— Ксюша, какая вы красивая! — сказал Паша, невольно залюбовавшись ее бледным лицом с утончившимися от усталости и страданий чертами и большими печальными глазами.

— А я уже об этом забыла, — сказала она просто. — А где он сейчас?

— Жду. Должен прийти сюда… Ко мне ведь следователь ходит, все хочет по душам побеседовать: кто я да что. «Пушку» у меня забрал. Хорошо еще, ничего другого у меня не оказалось: ни документов, ни записной книжки. Паспорт мой — у Николая Николаевича остался. Надо что-то решать…

— Девушка, я же вам запретила беседовать с больным! Выходите отсюда! — В палату вошла рассерженная медсестра.

Оксана Николаевна ласково положила свою ладонь с длинными красивыми пальцами на волосатую руку Паши Колпинского и, улыбнувшись ему, вышла из палаты.

Стремительно идя по коридору к выходу, Ксюша посмотрела в окно и замерла. Внизу под окнами она увидела трех мужчин в черных кожаных куртках. По крайней мере один из них был знаком Ксюше: тот самый здоровенный бандит, в которого она стреляла с дрезины. Был там и старик, вероятно, Николай Николаевич, о котором говорил Паша. Третьего, маленького, Ксюша прежде не видела. Бандиты что-то спрашивали у санитарки со стопкой белья под мышкой. Санитарка кивала головой, потом указала рукой на их этаж и ушла.