Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Пррррочувствовать впрррроголодь до рррродного поррррога и умерррреть! — рычал, грызя желудок, голод.

Выкрутасов пытался гадать, сколько он уже прошел километров. Если человек проходит в час пять километров, то наверняка уже больше половины пути пройдено, ведь вчера он пехотурил часов двенадцать и сегодня часов пять чапает.

— Завтра, — бормотал порядком изголодавшийся и измотанный путник, — завтра я приду… завтра… Голландия — Хорватия… матч за третье место…

Мимо проплывали большие и малые деревни и села — Люшино, Седое, Брань, Гусиново, Телепай, Крутое, Дьяково, Сусище… Названия казались и знакомыми и незнакомыми, его тошнило, ноги болели, еще хорошо, что легкие летние туфли были не новые, притертые и не сильно намозолили, но всех прочих неудобных ощущений хватало вполне, чтобы к вечеру Дмитрий Емельянович дошел до деревни Зимушка в состоянии полного одеревенения. Не обращая никакого внимания на собачий лай, он забрался в старую незапертую баню, в которой хорошо пахло множеством пережитых здесь людьми удовольствий, лег на жесткую скамью и уснул тяжелым, болезненным сном.

Пробуждение на сей раз не принесло радости. Все тело болело и ныло, вставать не хотелось, но и лежать на жестком — тоже. Сейчас бы протопить эту баньку, напариться вдоволь, потом сесть ужинать с доброй хозяйкой, выпить рюмок пять чистой самогонки, утопить в утробе тушеного петуха с подливой и мятой картошечкой, а потом залечь с доброй хозяйкой…

Он покинул баню в Зимушке, но уже не молился о ниспослании жителям покидаемой деревни большого прибытка, как будто уже само собой — если здесь переночевал Выкрутасов, прибыток и счастье непременно озарят деревню. Он вообще шел молча, ибо на разговоры жаль было тратить силы. День стоял теплый, обещал быть жарким даже, но голодному изгнаннику было холодно, он поднял воротник пиджака и шел, прижав кулаки к подбородку. Вот уже третий день в животе его не появлялось ничего, кроме колодезной воды, которую он пил в каждом населенном пункте. Голод больше не кусал и не рвал его желудок, он сидел там, свернувшись калачиком, и поскуливал.

Снова мимо медленно проплывали селения — Худяково, Чащоба, Малая Прыть, Веденеево, Рябинки… Но где же, где же окраины Светлоярска? Он пытался припомнить окрестные деревни, но в висках так сильно стучало, что из памяти выплыли лишь Лесное, Поминка и Горлово.

Теперь он часто останавливался, садился на обочине и подолгу отдыхал, чтобы потом, собрав остатки сил, идти дальше. Весь этот пургаторий ему уже порядком надоел.

Во второй половине дня он пришел в Александровку и здесь спросил у двух местных женщин:

— Скажите честно, до Светлоярска далеко отсюда?

Они посмеялись над ним, но ответили:

— Недалёко. Километров тридцать, но вы неправильно идете. Не на ту дорогу свернули. Вам надо возвратиться до развилки, там пойти направо. А вы пошли налево.

Надо же! А он и не заметил ту развилку!

Пришлось возвращаться, а это в таком состоянии истощения особенно досадно.

Теперь либретто мыльной оперы под названием «Страдания Выкрутасова» могло пополниться еще одним пассажем: «Я голодал, я полстраны прошел, не имея во рту даже маковой росинки, я чуть не умер от голода». Но это не радовало Дмитрия Емельяновича. Ему хотелось одного — молча дойти до родительского порога и молча умереть. Даже чемпионат мира по футболу был им забыт!

На закате он окончательно выбился из сил и, не в состоянии добраться до ближайшего селения, устроился на ночлег в поле. Стог сена, до которого он доплелся, был слишком высок, чтобы забраться наверх. Истощенный путник малость подпортил ему бок, ободрав и постелив на земле сухое сено. Лег, снял пиджак, укрылся им и уснул. Так заканчивалась суббота одиннадцатого июля — канун финального матча и дня рождения Дмитрия Емельяновича. Завтра ему исполнялось сорок лет ровно.

И удивительно прекрасный сон посетил Выкрутасова в ночь перед сорокалетним юбилеем. Ему приснилось, что он проснулся полный свежих и необъятных сил, мощный и веселый. Светило солнце, небо сверкало ослепительной голубизной. Он в два счета забрался на самую вершину высоченного стога и отпустил пиджак, который большою клетчатой птицей взвился в небо, захлопал рукавами-крыльями и полетел далеко-далеко. Вот какая это страна, что в ней даже пиджаки становятся птицами и устремляются в небо! Радуясь пиджаку-птице, Выкрутасов глубоко вдохнул, поднял руки, подпрыгнул и тоже полетел, голый и мускулистый, разгребая небо руками. Он полностью освободился от себя прежнего и в оглушительной наготе стрелой летел вперед и вверх, в свой родной город Светлоярск, который, оказывается, расположен не на земле, а на небесном сахарном облаке…

И — чудо! Он проснулся на рассвете, вскочил, будто отпружиненный, и с радостью обнаружил себя посвежевшим и бодрым. Желудок спал и даже не храпел, голова была ясная и почти не болели мышцы ног, ягодиц и спины. Солнце уже встало за горизонтом, в чистом небе летали птицы, стояло свежее, но не холодное, утро.

— Господи! — воскликнул Дмитрий Емельянович. — Как хорошо!