Читаем Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова полностью

Чем ближе к Светлоярску, тем все больше воспалялся мозг Дмитрия Емельяновича, чемпионаты мира и Европы вставали пред мысленным взором гения политинформации в своей исполинской полноте, подобные картам звездного неба над нами и кардиограммам нравственного закона внутри нас. В сложнейшие интриги этих судьбоносных спортивных состязаний давнего и недавнего прошлого причудливо вплетались факты биографии самого Выкрутасова, как доураганного, так и постураганного периода. Он чувствовал все боли и радости столь остро, будто не Роберто Баджо, а он не забил бразильцам в серии послематчевых пенальти в финале американского чемпионата; будто не Виктор Понедельник, а он заколотил победный гол югославам в финале первого чемпионата Европы; будто не Эскобар, а он отправил мяч в сетку ворот своей сборной и затем был застрелен у себя дома в Колумбии. И наоборот, — будто не Гориллыч, а Гуллит и Ван Бастен, забившие голы нашим в финале европейского розыгрыша в восемьдесят восьмом, вышибли его из Москвы, швырнув в жерло урагана; будто в плену он был не только с генералом многофамильным, но еще с каким-то хорошим человеком — то ли с Луисом Менотти, то ли с Гердом Мюллером, то ли с Гари Линекером; и будто в кармане брюк его лежала лицензия на казнь не волосянистого телесущества, а того гада-судьи, который засудил нам в Мексике матч против бельгийцев.

Чем ближе к Светлоярску, тем больше Дмитрий Емельянович являл собой образец пророка, постившегося в пустыне, которому вдруг открылись все истины и сущности мироздания и который спешит теперь в свой Иерусалим к народу. К народу, который, как водится, побивает своих пророков. Увы, в этом смысле Дмитрию Емельяновичу не суждено было стать исключением из правила.

Он вошел в Светлоярск в воскресенье 12 июля 1998 года, утром, в половине одиннадцатого. Душа его бурлила от радости возвращения в родной город, и всем встречным прохожим он говорил:

— Здравствуй, земляк!

Или:

— Здравствуй, сестра-светлоярочка!

Очень мало кто отвечал ему взаимной приветливостью. В основном шарахались, принимая вернувшегося блудного сына либо за сумасшедшего, либо за пьяного. Но это нисколько не смущало его, не портило радости. За полчаса он дошел до улицы Победы, которая начинается от берега реки Светлой и заканчивается около Гусячьего пруда. Это уже была самая последняя финишная прямая. Там, на берегу Светлой, ждал его родительский дом. Здесь, на Гусячьем пруду, не плавало ни единого гуся, но тоже было хорошо.

Эти трое встали вдруг перед Дмитрием Емельяновичем, словно стенка при подаче штрафного. Он сказал им:

— Здорово, землячки!

А они ему:

— Слушай, дай червончик на опохмелку.

Он сунул руку в карман и достал советский рубль:

— Земляки, вот все, что у меня осталось.

— Издевается, куркуль! — сказали земляки и устремились руками в карманы брюк Выкрутасова. Вытащили паспорт и лицензию на Сванидзе. От досады их так и скрутило.

— Хрена ты без денег ходишь, козел? — спросили они.

— А, не колышет! — весело махнул рукой вернувшийся пророк.

— Зато нас колышет, петушина! Мы тут со вчерашнего маемся, а ты без денег ходишь!

— Вы токо гляньте, мужики, на кого он, падла, работает! — воскликнул тут один из земляков, разглядывая лицензию.

— На кого? — встревожились двое других.

— На Сванидзе!

— Какого еще Сванидзе?

— А такого, который в телевизоре сидит, таракан такой, якобы грузин. Такая вражина, братцы! А этот на него пашет!

— Да вы непра…ак! — квакнул Выкрутасов, потому что получил сильнейший удар под дых, наклонился, хватая ртом воздух, и тотчас поймал слева в челюсть, откинулся навзничь, упал, и удары посыпались со всех сторон, словно мячи на футбольное поле с неба, как в детском кинофильме про старика Хоттабыча. Его били ногами и только ногами, били Сильно, вкладывая в каждый удар всю свою неопохмеленную душу. Вот и сбывалась его дикая мечта о том, чтобы вернуться к отчему дому и умереть на его пороге. Чуть, только чуть не дошел до порога!..

— Что ж вы делаете, басаи проклятые! — запищал где-то далеко женский голос, почему-то знакомый. — Получайте, гады! На тебе, на тебе! Ну погодите же, вас еще поймают! Ах ты, боже мой, как человека отчудохали! Господи, да ведь это же… Дима! Это вы? Быть такого не может!

Его приподняли и усадили спиной к стене дома. В голове стоял полный ураган.

— Да за что же они вас так, Дима?

Он наконец открыл залитые кровью глаза и увидел свою спасительницу. Это была Наташа. Проводница из поезда Самара — Светлоярск.

— Поделом мне, — сказал Выкрутасов. — Спасибо им. Правильно сделали земляки!

— Ну да, правильно, вот еще! — возмущалась Наташа. — Разве можно человека бить?

— Милицию надо бы вызвать, — сказала какая-то прохожая старушка.

— А она есть у нас? — сказала еще какая-то прохожая.

— Не милицию, а хотя бы «скорую». Вон, кровь из брови как хлещет, швы надо накладывать.

— Пойдемте, пойдемте ко мне. — Наташа стала поднимать Выкрутасова на ноги. — Я тут вон в том доме живу.

— Бери, бери, — засмеялась старушка. — Тебе за одного битого двух небитых дадут. Да с зарплатой!

Перейти на страницу:

Все книги серии Литературный пасьянс

Похожие книги

Женский хор
Женский хор

«Какое мне дело до женщин и их несчастий? Я создана для того, чтобы рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Чтобы лечить настоящие болезни, а не держать кого-то за руку» — с такой установкой прибывает в «женское» Отделение 77 интерн Джинн Этвуд. Она была лучшей студенткой на курсе и планировала занять должность хирурга в престижной больнице, но… Для начала ей придется пройти полугодовую стажировку в отделении Франца Кармы.Этот доктор руководствуется принципом «Врач — тот, кого пациент берет за руку», и высокомерие нового интерна его не слишком впечатляет. Они заключают договор: Джинн должна продержаться в «женском» отделении неделю. Неделю она будет следовать за ним как тень, чтобы научиться слушать и уважать своих пациентов. А на восьмой день примет решение — продолжать стажировку или переводиться в другую больницу.

Мартин Винклер

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза