Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Очень напрасно, очень! — горестно вздохнула Клавдия Петровна. — До чего же ты глупо себя ведешь — не хочешь сделать приятное и полезное. Ладно, спи с миром. Может быть, завтра станешь другим.

Проводив ночную посетительницу, Выкрутасов еще больше возгордился собой и, напевая «Врагу не сдается наш гордый “Варяг”», улегся в чистую постель, зарылся в одеяло, даже стал засыпать. Но что-то все же ворочало его с боку на бок. Удивительное дело — он умирал от желания сна, но в то же время не мог уснуть. Во рту пересохло, и он вспомнил, что когда выходил из лифта, преследуемый первой охотницей за проживающими, то краем глаза заметил надпись над дверью «Бар. Круглосуточно».

— Пойти, что ли, за минералочкой? — спросил нестойкий Выкрутасов у стойкого Выкрутасова.

Дмитрий Емельянович полежал еще минут десять, встал, оделся и осторожно вышел из номера. Вдалеке из лифта в другое крыло этажа проплыла недвусмысленная парочка — он, словно состоящий из единого бицепса, и она, с таким огромным оголенным бюстом, что в профиль очень напоминала африканский континент. Дождавшись, когда Бицепс и Африка канули во мгле и тайне одного из номеров, Выкрутасов отправился в круглосуточный бар за минералкой. И он почти не удивился, когда там увидел обеих своих знакомых, Клавдию и Жанну. Они сидели и пили кофе. С ними была еще одна ночная бабочка, похожая на мальчика, с коротенькой стрижкой и в брючках.

— Дмитрий Емелья-а-а-аныч! — пропели в один голос Жанна и Клавдия. — Вы уже выспались?

Выкрутасов с презрительной усмешкой подошел к стойке бара и позвал барменшу.

— Чего желаете? — услужливо спросила она. — Коньячок, джинчик, виски, текила?

— Бутылку боржоми, — твердо отвечал Выкрутасов.

— И все?

— И все. Жажда мучает.

— Кать! За мой счет обслужи товарища! — нагло объявила Жанна, тем самым как бы даже попрекая и уязвляя Дмитрия Емельяновича за подаренные им ей пятьдесят деревянных.

— И за мой счет ему пачку жевачки, — еще более нагло добавила Клавдия, которую Выкрутасов уже мысленно окрестил Курниковой.

— Чо это вы, девчонки, так расщедрились? — удивилась барменша, выставляя перед Выкрутасовым бутылку боржоми и выкладывая пачку жевательной резинки «Риглиз спирминт».

— Нет, за мой, — оскорбленно заявил Дмитрий Емельянович, бросая на стойку бара пятисотрублевую лиловую. — Что это еще!

— Да ладно вам, — засмеялась барменша. — У меня все равно сдачи нет.

Выкрутасов взял свои деньги, боржоми и жвачку и пошел было в свой номер, но вдруг остановился перед столиком с ночными бабочками и, рассмеявшись, сказал им:

— Вот как возьму, как надаю вам по жопам!

И — сел к ним на свободный стул.

— Давно бы так! — смеялась Жанна.

— Из чеченского плена он, гляньте на него! — смеялась псевдо-Курникова, еще она была похожа на тренершу из фильма «Семь стариков и одна девушка».

— Познакомьте меня, девочки, — попросила похожая на мальчика. — Какой интересный мужчина! Вы правда из плена? Меня зовут Юлианна.

— А попросту Юлька-козюлька, — добавила псевдо-Курникова.

— А ты — Клавка-шалавка! — огрызнулась Юлианна.

Вскоре Выкрутасов уже покупал коньячок и даже виски, конфеты, сигареты и пирожные. Но он твердо поклялся самому себе, что только посидит с путаночками в баре, скоротает время. Не может же он явиться к прекрасной казачке прямо, как говорится, «из постели с Мадонной». Проявляя чудеса силы воли, он и спиртного не пил, пробавляясь боржомчиком.

— Миленький ты мой, — пела ему Жанна, не уставая совершать попытки соблазнить его, увести в номер, — возьми меня с собой, там, в краю далеком, буду тебе сестрой.

— В сестры беру, — смеялся Выкрутасов, радуясь тому, что вот он сидит с проститутками, а они, сколько ни пытаются, не в силах его развратить. — Будьте все три моими сестренками.

— А ты, часом, не голубой ли? — спросила Юлианна.

— Сама ты голубая, — ничуть не обиделся Выкрутасов. — Говорю же вам, дурындам, что из плена я. Приехал в гости к женщине, которую когда-то любил. Скажете, романтика? Да, романтика. А я даже с самой красивой не лягу без любви.

— А я только без ваньки-встаньки ни с кем не ложусь, — засмеялась грубая Юлианна.

— А как там, в плену было, братик? Можно тебя братиком называть? — спрашивала Клавдия.

— Конечно, можно! — продолжал боржомничать Дмитрий Емельянович. — В плену, сестренки, не сладко. Но жить можно. Русский человек ко всему привыкает. Даже к ежедневному ожиданию, что тебе вот-вот глотку перережут. Смешно сказать — со мной в подвале сидел генерал, который уже однажды был у них в плену, и они ему тогда горло перерезали, а он остался жив, и горло срослось, шрам только страшный остался. Великолепный генерал! Он-то и организовал побег. До Моздока мы с ним вместе добирались, а оттуда я — сюда, а он — по своим путям.

— Мить, может, все-таки пойдем, а? — снова-здорово застонала Жанна. — Хочешь, я тебе за твои страдания бесплатно, а? Ей-богу! Хороший ты мужик.

— Не могу, Жанчик, — клал себе на грудь растопыренную ладонь Выкрутасов. — Сама подумай, с какими глазами я завтра или послезавтра со своей возлюбленной повстречаюсь.