Русский всадник в парадигме власти

Полки буквально требовали замены навязанного реформой 1882 г. «мужицкого» мундира, который, в силу известных взглядов царя-миротворца, не был и не мог быть овеян военной славой. Все большую популярность приобретала идея возрождения мундира исторического, поскольку в массовом сознании «с кепи связывались славные воспоминания Шипки и Шейнова, а с лацканами и ментиками… предания Фридланда и Бородина»[1911]. Эти годы видятся «праздничной эпохой русской жизни… когда непоколебима была вера в славу русского оружия»[1912].

Долгожданные реформы мундира прошли в 1907–1909 гг.; по их итогам полкам были возвращены традиционные мундирные формы, дополненные множественными отсылками к давно ушедшим временам. Так, в преддверии столетнего юбилея Отечественной войны 1812 г. полкам был возвращен кивер как вещественное олицетворение побед русской армии. Часть полков получили кивера с султанами, отчасти схожими с киверами образца 1812 г.; особые высокие кивера с султанами и кутасами, весьма схожие с историческими, получил Генштаб, генералитет, гвардейская конная артиллерия и гвардейские драгуны.

В армейской кавалерии были восстановлены гусарские и уланские полки с их историческими наименованиями и эффектной парадной формой, включая уланки и ментики. Весьма нарядная парадная форма была пожалована национальным конным формированиям (Крымскому и Дагестанскому полкам, Осетинскому и Туркменскому дивизионам). В новую форму переоделись кавалерийские училища. Сапоги — важнейшая деталь кавалерийской экипировки — теперь делаются по новой, эффектной моде, с гладкими жесткими голенищами (гвардейские образца 1908 г.) Эфесы всех родов офицерского холодного оружия украшаются вензелем царя[1913]. Возвращается утраченный в александровское время кавалерийский шик, поддержанный модой на ношение мужских корсетов[1914] (модой, казалось бы, ушедшей в середине XIX столетия и вновь воскреснувшей).

В итоге, по воспоминаниям современников, триумфальные шествия «красивых, как боги» кавалеристов[1915] воскрешали в памяти «давно отжившие времена эпохи Александра I и Николая I»[1916], когда «на краю поля, со стороны инженерного замка, появлялась блиставшая на солнце подвижная золотая конная масса… кавалерийские полки выстраивались в резервные колонны, занимая всю длину Марсова поля, противоположную Летнему саду… шашка [генерал-инспектора кавалерии Николая Николаевича младшего] опускалась, и по этому знаку земля начинала дрожать под копытами пятитысячной конной массы, мчавшейся к Летнему саду. Эта лавина останавливалась в десяти шагах от царя. Так оканчивался этот красивый спектакль»[1917].

Новым эстетическим идеалом эпохи стал идеализированный образ военного, высказанный двадцатилетним офицером Лейб-гвардии Кирасирского Ее Величества полка В. С. Трубецким: «прекрасно быть человеком красиво одетым, человеком чести, человеком, всегда носящим оружие — военным человеком — защитником родины»[1918].

Однако эта идеализация происходила на почве негативных настроений, естественным образом связанных с декадентскими переживаниями «Fin de Siècle» и «перелома веков»[1919]. Они представляли собой глубокое и неразрешимое противоречие с Belle Époque, сосуществуя параллельно. В России это противостояние протекало особенно тяжело. Из-за социополитического отставания страны Fin de Siècle имел временной сдвиг: он начался позже, чем в Европе, и продолжался дольше; появившееся из‐за этого ощущение запоздалости связывалось с декадентскими настроениями[1920], активизированными поражением в Русско-японской войне.

То и дело высказывались замечания, согласно которым кавалерия как самостоятельная ударная сила исчерпала свои возможности: с началом нового века, в условиях стремительно растущей машинизации армии, ее роль является не более чем вспомогательной, и, следовательно, затраты на этот дорогостоящий род войск не оправданы. Для того чтобы кавалерия могла удовлетворять условиям современного боя, от нее в очередной раз ожидают[1921] увеличения подвижности, так как она все еще представляет собой «единственное маневренное средство оперативного уровня… обеспечивает высокий темп наступления армий и фронтов в целом <…> и для возможности своей работы должна владеть большим пространством»[1922]. Кавалерия[1923], тоскующая по ушедшему «невозвратимо-счастливому» (по Гесиоду) «Золотому веку», втягивается в очередной виток технологической гонки.

3.3.4. СПОРТ И ВЛАСТЬ В ИМПЕРСКОЙ РОССИИ. ПЕРЕД ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНОЙ