Русский XX век на кладбище под Парижем

Помню, как однажды в Москве, застигнутый дождем у Никитских ворот, я укрылся в только что открывшем двери для публики музее Горького, в бывшем особняке Рябушинского. Это был дом с привидениями. Плотно окруженный палачами и шпионами, Горький жил здесь в последние, самые трагические годы своей жизни, когда «буревестник революции» стал уже безоглядным «певцом Беломорканала». В музейной столовой в пору моего визита был особо выдвинут стул, на котором сиживал в гостях у классика сам «культ личности». Сиденье посетителям уже разрешалось не целовать, но человек с безошибочным выраженьем лица сопровождал редких экскурсантов, пытаясь подслушать их реплики, и настоятельно просил записывать в «книгу гостей» свои имена и адреса. Умные москвичи придумывали для книги фантастические адреса и фамилии. По множеству мелочей заметно было, что Горький, живя здесь, с упорством пытался улучшить интерьеры дома – затянул митинговым кумачом камин, над беломраморной лестницей наставил горшков, подаренных ему узбекскими хлопкоробами, – видно было, что ему было не только страшно здесь, но и неуютно. Позднее я прочел у ученого московского автора, что «Горькому не импонировал изысканный аристократизм модерна, к тому времени уже и вышедшего из моды. Как-то он назвал дом «нелепым». Но просторные помещения и их расположение устраивали писателя, который о себе говорил: “Я не человек, я – учреждение”». Интересно, как нравился дом посещавшим его ежедневно людям из настоящего «учреждения», скажем, тов. Ягоде? Он предпочитал молельную комнату, где невестка Горького устроила свое ателье. О прежних же хозяевах, которые жили здесь до интеллектуала Горького и которые доверили сооружение особняка архитектору Ф. Шехтелю, экскурсовод, помнится, отозвался небрежно, как о купцах и буржуях, не способных понять прекрасное… И вот прошло два десятка лет, и эти таинственные Рябушинские покоятся здесь, передо мной… Нет среди них только самого активного из братьев (всего у отца их, знаменитого фабриканта, было шестнадцать детей), виднейшего промышленника, банкира и политического деятеля Павла Павловича Рябушинского (он умер от туберкулеза в 1924 году и похоронен на парижском кладбище Батиньоль). Зато здесь похоронен младший брат, Владимир Павлович, промышленник, банкир, искусствовед, писатель, непримиримый враг большевизма. Он родился в Москве, получил образование в Московской практической академии коммерческих наук, затем стажировался в знаменитом Гейдельбергском университете в области истории философии, литературы и искусства, после чего, считая себя подготовленным к серьезной работе, вступил в семейное дело («Товарищество мануфактур П. М. Рябушинского с сыновьями», капитал 5 миллионов рублей). Было ему тогда чуть больше двадцати. Через несколько лет он уже был директором правления Харьковского Земельного банка, совладельцем банкирского дома «Братья Рябушинские», а позднее – председателем правления Московского акционерного коммерческого банка. Он был монархист, вошел вместе с братом в «Союз 17 октября», занимал видный пост в Прогрессивной партии. На его средства был издан двухтомник «Великая Россия» под редакцией П. Струве.

Владимир Рябушинский, уйдя добровольцем на фронт в Первую мировую войну, был ранен и награжден Георгиевским крестом, а эмигрировав, осел во Франции, где в отличие от брата Павла активной роли в политике не играл. Как и предки его, и братья, он был старообрядец Рогожского прихода и в эмиграции отдавал силы сохранению русского духовного наследия. Это он привлек лучших художников и искусствоведов (И. Б. Билибина, Д. Стеллецкого, А. А. Бенуа, П. Муратова, кн. Г. Трубецкого, кн. С. Щербатова) к созданию общества «Икона», которое он возглавлял до конца своей жизни. В эпоху, когда в России гибли иконы, церкви и православная вера, Владимир Павлович создал общество, ставившее целью сберечь и развить традиции русского иконописания. Общество организовало по всему свету больше тридцати выставок, и русская икона стала завоевывать мир. «Эмиграция, – писал В. Рябушинский, – принесла с собой или, вернее, в самой себе идею и веру христианского православия и приняла, поняв его значение, возрождение иконописания». По убеждению Рябушинского, старообрядчество должно было помочь сохранению неискалеченным народного духа в «подъяремной России». Рогожско-гейдельбергский идеалист, Рябушинский верил в здравый смысл русского мужика, в его сметливость, терпеливость, выносливость, а корнем этой веры была для него привязанность русского народа к основам древнего русского благочестия. ккоторое, по мысли Рябушинского, пронизывало весь быт, да и самую экономику старой России. Недаром же такую роль сыграли в этой экономике благочестивые старообрядцы. В. Рябушинский наблюдал, как русская икона завоевывает мир, и объяснял кризис западного религиозного искусства глубоким кризисом веры, который переживал Запад. Привлекая в свои споры труды французских теологов и искусствоведов, Рябушинский не уставал выводить основы религиозного искусства: