Русско-еврейский Берлин (1920—1941)

Веймарская Германия – мир больших городов, послевоенной разрухи, соседства нищеты с фантастическим богатством, сосуществования коммунистов, капиталистов, националистов; мир, оторванный от традиций, нестабильный, безумный, – вызывает смешанные чувства: с одной стороны, этот мир влечет к себе, с другой – ужасает и отталкивает721. Несколько таких описаний Берлина оставили авторы, уже покинувшие Германию: это поэма М. Кульбака «Диснер Чайлд Гарольд» (1927) и три прозаических произведения: «Гренадир-штрассе» Фишла Шнеерсона, «Бам опгрунт» («Над бездной») Ш. Аша (1933) и один неоконченный роман Меира Винера722. Всегда герои произведений писателей-идишистов оказываются вне этого мира, остаются чужаками, даже если они хотят сродниться с Германией и ее культурой. Таков, например, герой Кульбака – молодой поэт-идишист, которого заставляет приехать в Берлин желание лучше узнать немецкую культуру. Декадентская культурная жизнь – фантастическая мозаика (экспрессионизм, дадаизм, жизнь ночных кафе) – его совершенно поражает. Ей противопоставлена дневная жизнь, далекая от искусства: тяжелая черновая работа, демонстрация в Веддинге – рабочем районе Берлина – и ее жестокое подавление, нищий эмигрантский быт. В конце концов герой, так и оставшись в Берлине посторонним и не найдя того, ради чего он приехал, возвращается на родину.

Похожие мотивы присущи и ивритоязычной берлинской литературе. Экспрессионистская поэзия полна описаний Берлина – современного мегаполиса, кипящего жизнью, – глазами героя – восточноевропейского еврея, которого этот город пугает, отталкивает и одновременно влечет к себе и который остается этому городу чужим. Город жесток, пуст, опасен, развратен – и все равно интересен и привлекателен. По сути, это часто встречающееся в символистской поэзии описание большого города, проникнутое антиурбанистическим пафосом. В поэме Довида Шимоновича «Сон в зимнюю ночь» («Холем лейл хойреф», совр. «Халом лейл хореф») герой – бедный еврейский студент – подавлен городской суетой, толпами людей на улицах, – и город представляется ему индустриальным чудовищем, огромным грязным каменным мешком, в котором невозможна какая бы то ни было жизнь. В то же время город – вместилище пороков, разврата и соблазнов723.

И еще одна черта объединяет идише-и ивритоязычную литературу, в данном случае прозу: оказавшись в Берлине, писатели обращаются к восточноевропейской действительности. В первом произведении Ш.Й. Агнона, опубликованном в Берлине – рассказе «И распрямится согбенный» («Ве-ѓойо ѓе-окойв ле-мишойр», совр. «Ве-ѓайа ѓе-аков ле-мишор»), – автор помещает события в свой родной город Бучач. Рассказ представляет собой интересный синтез двух противоборствующих тенденций в идишской культуре: повествование насыщено хасидскими мотивами, однако фабула рассказа заимствована у просветительского идишеязычного писателя Айзика Меира Дика (из рассказа «Дер йойред», 1855). Восточноевропейской действительности посвящены и межвоенные берлинские произведения Агнона – «Повесть писца» («Агудес ѓа-сойфер», совр. «Агадат ѓа-софер», 1918), «Отверженный» («Ѓа-нидех», совр. «Ѓа-нидах», 1923), новеллы, на основе которых в 1931 году будет написан роман «Свадебный балдахин» («Ѓахнусес-кале», совр. «Ѓахнасат-кала»)724.

Расцвет русско-еврейской культуры в Берлине, в том числе и культуры на еврейских языках, оказался кратковременным. Резкое вздорожание жизни после кризиса 1923 года привело к ликвидации многих издательских и художественных проектов, по большей части эмигранты – деятели культуры мигрируют дальше – кто на запад, кто на восток.

Многие идишисты – Бергельсон, Кульбак, Квитко, Дер Нистер, Штиф – переезжают в Советский Cоюз. Во-первых, СССР представлялся тогда страной, в которой перспективы развития культуры на идише были больше, чем где бы то ни было еще в Европе. Во-вторых, возвращение на родину происходит под влиянием критики со стороны деятелей идишской культуры, оставшихся в Восточной Европе. Перец Маркиш и Мейлах Равич, находившиеся в Варшаве, обвиняли берлинских идишистов в стремлении к легкой доле и к большим деньгам, в предательстве тех, кто остался создавать еврейскую культуру на родине: «Дезертир тот, кто сидит в “Романишес кафе” и смотрит издалека, как мы здесь тащим телегу нашей культуры» (М. Равич), «Еврейская культура умирает среди бела дня на руках опустевших улиц и разрушенных городов, и последняя стена Храма уже охвачена огнем – что же делают первосвященники? Они едут в Берлин промышлять (“бизнесн”) новый еврейский народ, новую еврейскую культуру, утаптывать новую территорию для еврейского духа» (П. Маркиш)725. Другие уезжают на запад, прежде всего – в соседнюю Францию: Рохл Вишницер, Шагал, Г. Свет…

Место гебраистского центра в середине 1920-х годов Берлин уступает Палестине: туда перебираются Агнон, Бялик, Равницкий, Черниховский, З. Шнеур, двуязычные поэты У.Ц. Гринберг и Д. Гофштейн, З. Рубашов.