Русско-еврейский Берлин (1920—1941)

Статья была опубликована. Журналисткой, статью которой комментировал Гольденвейзер, была Дороти Томпсон, жена нобелевского лауреата по литературе Синклера Льюиса. Но Дороти Томпсон была не только женой своего мужа: она была чрезвычайно популярной журналисткой, статьи которой перепечатывали сотни американских газет. Томпсон, известная своими антинацистскими взглядами и, что более существенно, антинацистскими публикациями, стала первой журналисткой, высланной из Германии в 1934 году907. Томпсон старалась привлечь внимание американцев к проблеме беженцев, «устыдить» своих сограждан, пробить кору равнодушия. «Мне кажется, – писала Томпсон, – что мы весьма озабочены тем, как бы беречь свое спокойствие, не давая воли своей чувствительности. Мы подавляем наше воображение, вместо того, чтобы им пользоваться. Мы очень боимся, что ежедневные известия о бедствиях, постигающих миллионы людей, могут повергнуть нас в дурное настроение. Между тем, вопрос об их спасении хотя и труден, но не неразрешим. Печально, что громадность задачи парализует волю к ее разрешению, вместо того, чтобы укреплять и усиливать эту волю»908.

Собственно, целью статьи Томпсон было не только привлечь внимание американцев к проблеме беженцев, пробудить их совесть, но и обратить внимание на недопустимость намеченной ликвидации Нансеновского комитета в то время, когда в мире насчитывалось около 4 миллионов беженцев и политических эмигрантов. Это – «целая нация бездомных, хотя в ее состав входят представители различных наций». Томпсон считала, что Соединенные Штаты должны делегировать в Нансеновский комитет своего представителя, и даже выдвигала конкретную кандидатуру, по-видимому, без его ведома – знаменитого летчика и всеобщего любимца Чарльза Линдберга. Тем более что тот перенес личное горе – похищение и убийство сына – и был вынужден временно покинуть родину. Добавим от себя, что ни Томпсон, ни сочувственно излагавший ее мысли Гольденвейзер, видимо, не подозревали о нацистских симпатиях мировой знаменитости.

Гольденвейзер счел, что идея «втянуть» Соединенные Штаты в дело помощи беженцам «чрезвычайно умна и, быть может, не лишена шансов на реальное осуществление». Тем паче что денежная помощь беженцам в послевоенную эпоху производилась в основном за счет Америки. «Так что интерес и сочувствие в Америке есть, – заключал Гольденвейзер. – Вопрос в том, как получше использовать этот интерес и все те “неограниченные возможности”, которыми все еще обладает Америка»909.

Оптимизм, который чувствуется в этой статье Гольденвейзера, оказался преждевременным. Несмотря на то что Соединенные Штаты сделали больше, чем любая другая страна в деле помощи беженцам, это было очень далеко от их возможностей и лишь в ничтожной степени помогло разрешить проблемы беженцев, для которых – чего еще, правда, не могли представить самые закоренелые пессимисты в январе 1938 года – вопрос об убежище за океаном был вопросом жизни и смерти. В настроениях американцев все еще господствовал изоляционизм, и даже статьи Дороти Томпсон, признанной в следующем году одной из двух самых влиятельных женщин Америки (другой была первая леди страны Элеонора Рузвельт), не могли пробить кору равнодушия к европейским делам. Окончательно «разбудили» американцев не статьи, а взрывы бомб в Перл-Харборе. Но до этого было еще далеко.

Оптимизм Гольденвейзера быстро иссяк, и уже в апреле 1938 года он более чем скептически оценивал перспективы вмешательства американцев в европейские дела: «Здесь относятся к жертвам гитлеризма с симпатией и менее опасливо, чем в европейских странах, – писал он И.В. Гессену. – Но Европа и все европейские дела для американцев – нечто хотя и не безразличное, но совершенно постороннее. Поэтому всякие “акции” в пользу беженцев возможны здесь, пока соблюдена эта дистанцированность. В тот момент, когда с какой-либо стороны будет затронут национальный эгоизм американского обывателя, все это полетит вверх тормашками и может разбушевать[ся] самая звериная ксенофобия»910.

Гольденвейзер – благо он еще не слишком «врос» в американскую жизнь и время ему это позволяло – и далее продолжал посылать статьи в «Сегодня». Правда, теперь гонорары, в отличие от берлинских лет, трудно было счесть источником дохода. Благодаря Мильруда за аккуратную присылку номеров газеты с его статьями и «гонорарных чеков», Гольденвейзер замечал: «От литературных заработков по европейским ставкам здесь не разбогатеешь; например, билет на представление, которое я сегодня описываю, стоил мне 2,75 долл. (лучшее место стоит даже 4,40 долл.). Не сочтите это, пожалуйста, за выражение какой-либо претензии. Я знаю, что каждая газета имеет свой бюджет, да и не смотрю на свои писания как на источник заработка»911.

Чем же были для него «писания»? Возможностью «влиять»? Вряд ли. Скорее многолетней привычкой и, я бы сказал, рефлексом «просветительства». Впрочем, и гонорары, более чем скромные по американским меркам, были для не имевшего регулярного заработка Гольденвейзера не лишними.