Русско-еврейский Берлин (1920—1941)

Следующее письмо Гольденвейзера Фрумкину было отправлено четыре с половиной месяца спустя. За это время сменилась эпоха. Началась война. Соединенные Штаты еще сохраняли нейтралитет, и, таким образом, связь русских евреев в Германии с их покровителями во Франции могла осуществляться через Нью-Йорк, постепенно становившийся столицей русско-еврейской эмиграции. Гольденвейзер получил известие от Розенберг, что «Тейтелевский фонд совершенно исчерпан, так как с августа больше не поступает субсидия Джойнта. Все выдачи прекращены и пенсионерам предложено обращаться в муниципальный благотворительный отдел». До Гольденвейзера дошли уже и «отклики от жертв этой катастрофы. Все молят о помощи». По совету Гольденвейзера Розенберг писала Евгению Абрамовичу Каплуну, еще одному бывшему берлинцу, принимавшему самое живое участие в делах Тейтелевского фонда, в Брюссель (Бельгия тоже была нейтральной и пока не затронутой войной), однако известий от него не было, да и в его местопребывании нельзя было быть твердо уверенным. Гольденвейзер также не знал наверняка, куда посылать письмо Фрумкину – в Париж или в Виши894.

«Хотя среди всеобщего катаклизма судьба этой группы людей не может рассчитывать на особое внимание, – отдавал себе отчет Гольденвейзер, – хочется все же попытаться что-нибудь для них сделать». Гольденвейзер говорил с представителем Джойнта Бернардом Каном, но получил от него «малоутешительный» ответ. Однако памятуя о том, что столь же малоутешительной была реакция Кана на просьбу о помощи русским евреям в Берлине весной, а субсидия тем не менее продолжалась, Гольденвейзер не терял надежды. Он советовал Фрумкину обратиться к кому-либо из сотрудников парижского бюро Джойнта (Троперу, Байну или Вишницеру). «У них ведь есть агентура в Амстердаме и при желании они могли бы продолжать переводить эту небольшую для них сумму»895.

Неизвестно, дошло ли это письмо до Фрумкина, так же как копия этого письма с просьбой посодействовать русским евреям в Берлине, которую Гольденвейзер просил его переслать М.Я. Пинесу. Пинес, по сведениям Гольденвейзера, находился в Лондоне. Ситуация была весьма характерной: русские евреи постоянно находились в движении. Конечно, те, у кого были кое-какие средства и возможность получить визу.

Зато Е.А. Каплун оказался там, где и предполагалось, – в Брюсселе и откликнулся на письмо Гольденвейзера. Правда, Каплун был в некотором недоумении и не вполне понимал, чем он может помочь бывшим берлинским подопечным, ибо шансов на сколько-нибудь серьезные денежные сборы в Брюсселе не было. Гольденвейзер вынужден был объяснить, что, направляя к нему Розенберг, рассчитывал, что Каплун поможет установить связь с парижским бюро Джойнта, а тот, в свою очередь, сумеет через третьи страны перевести субсидию берлинской организации. Тем более что речь шла не о чем-то новом, а о «непрекращении выдачи, непрерывно производившейся с 1924 года» 896.

«Я постоянно получаю письма от наших клиентов, потерпевших от внезапного прекращения месячных выдач из Тейтелевского фонда, – сообщал Гольденвейзер Каплуну на исходе 1939 года. – Вы легко можете вообразить их вопли. Неужели теперь подходящий момент, чтобы направить этих людей в городской “вольфартсамт”? Да они, как иностранцы, ничего там и не получат»897.

Начавшаяся война отразилась на материальном положении не только тех, кто находился в воюющих странах. Она ударила и по благополучным – тем, кто успел перебраться за океан. «Затруднения почтовой связи с Европой катастрофически отражаются на адвокатской практике. Писать корреспонденции перестал: в переведенных на сокращенный размер “Последних новостях” нет места, с “Сегодня” произошла какая-то подневольная метаморфоза, а русские журналы, по-видимому, приостановились до лучших времен»898.

В марте 1940 года из Парижа неожиданно пришла радостная весть. Фрумкин сообщал, что Джойнтом Тейтелевскому фонду переведена субсидия за сентябрь – декабрь 1939 года и январь – февраль 1940 года. «Думаю, что теперь уже заминок не будет», – оптимистично писал Фрумкин. Тейтелевский фонд (Фрумкин называет его Тейтелевским обществом) был перерегистрирован. Его председателем стал известный скульптор Наум Львович Аронсон, в Фонде активно работали Ольга Мариановна Гурвич и Макс Павлович Фрумкин, кузен Я.Г. Фрумкина. Сам Я.Г. Фрумкин служил в объединенном комитете ОЗЕ и ОРТа в Париже; для работы в Фонде времени почти не оставалось, и, по его словам, его роль сводилась к «разговорам с Джойнтом» и участию в совещаниях. Еще одной хорошей новостью, уже личного плана, было то, что дочери и зятю Фрумкина удалось выбраться из Варшавы через Румынию и добраться до Парижа899.