Русско-японская война и русская революция. Маленькие письма (1904–1908)

Морской ценз существует девятнадцать лет. В это время явились новые суда, новые механизмы, чрезвычайно тонкие, новые приемы, новые требования от моряков, как техников, а Положение о нашем морском цензе, как оно редактировано генерал-адъютантом Чихачевым девятнадцать лет назад, так и осталось. Он говорит, что до ценза был слишком велик личный состав для малого количества судов. А не может ли случиться при этом цензе и предельном возрасте обратное, т. е. при большом количестве судов минимальный личный состав? Судов можно построить много, но если не заботиться о личном составе и полном вооружении судов, то из этого мало хорошего может выйти. У меня, не специалиста, разумеется, не может быть такого совершенного оружия для полемики, какое может быть у бывшего морского министра, который отвечает мне скорей формально, чем по существу. Но трагическая судьба нашей Тихоокеанской эскадры слишком сильно говорит в каждой русской душе и всякий обязан перед своей совестью сказать то, что знает. Еще в том же письме, на которое отвечает генерал-адъютант Чихачев, я упомянул, что в нашем флоте чего-то не достает и, быть может, важного, и что настоящая война открывает эти недостатки, а не какая-нибудь критика, всегда у нас робкая. А лучше бы жестокая критика, чем всякая война. Критика задевает весьма немногих, а война — целый народ. Я указал на морской ценз как на общее начало, к которому сводятся подробности, быть может, очень важные, но мне неизвестные, и, быть может, остающиеся пока в сознании искренних, даровитых и независимых специалистов морского дела гораздо больше.

Дай Бог, чтоб дело у нас кипело, чтоб честной энергии был простор.

19 апреля (2 мая), №10103

CDLXXXV

Если у нас никаких нравственных и материальных задач на Дальнем Востоке нет и не было, если все наши задачи даже не на Дальнем Востоке, а внутри России, для которой требуется много нравственных сил, много необходимых реформ, то для чего строилась Сибирская железная дорога, для чего заняли Порт-Артур, для чего изменили путь Сибирской дороги, проектированной на Владивосток, по берегу Амура, на путь через китайскую провинцию, Маньчжурию? Я слышал эти вопросы тысячу раз, сотни раз участвовал в спорах на эти темы, стараясь уяснить себе самому необходимость или ненужность всего этого движения, и мог только построить себе аргументы за и против.

Наполеон говаривал, что во всякой войне сорок процентов надо отнести на счет ума и расчета, а шестьдесят процентов останутся для случая. Стало быть, случайность на войне, безумная, зависящая иногда от какого-нибудь вздора, от ненужного молодечества, от ослушания главнокомандующего, да и ослушания невольного, зависевшего от какого-нибудь психологического момента, может расстроить глубокие расчеты и стать поперек умного плана. То же самое может случиться и в таких предприятиях, как наше движение на Дальний Восток, когда нас принудили почти покинуть Ближний Восток. Постройка Сибирской дороги увлекала. Размеры ее ширились, обстоятельства усложнялись и росли, надежды также росли, те надежды, без которых живучее государство жить не может, в особенности когда внутренняя жизнь то замирала в беспорядке, то в беспорядке волновалась.

Безумно думать, что великий народ может не расти или расти только по известным размерам, заранее определенным, что его можно заключить в известные рамки и из них не выпускать до поры до времени в уверенности, что так это и будет. Есть нечто никому неизвестное, что движет народами и указывает им пути, и все дело в том, чтобы угадывать эти пути, класть прочные по ним рельсы для движения и воспитывать народы в духе любви и крепости. Вот задача правящих классов, которые сами должны быть для этого воспитаны и приготовлены.

Случайностей, конечно, никогда нельзя избежать, но они тем меньше, чем больше спокойствия для обсуждения всяких вопросов в мирное время. Наше стремление на Дальний Восток, зависело ли оно от воли тех или других людей, или от той исторической повелевающей воли, которой и противиться трудно и трудно ее объяснить, но оно несомненно должно было сопровождаться войной, как это и вышло, хоть эту войну мы не предчувствовали и к самой возможности ее относились с большим сомнением. Теперь известно многое и всем из того, что до февраля известно было, может быть, только дипломатам, нашим и иностранным. Теперь все говорят и печатают, что еще в декабре Япония решилась воевать во что бы то ни стало, какие бы уступки Россия ни сделала. Разумеется, вздор, будто Япония не получила последнюю нашу депешу, которая должна была привести ее к соглашению. Она ее получила преисправно и начала войну, как раз для себя вовремя, и так именно, как она рассчитала, т. е. нападением на флот, мирно стоявший на внешнем рейде и ожидавший на утро практической стрельбы.