Русско-японская война. В начале всех бед

Много раз в русской истории наступали тяжелые дни, но эти были особенными. Ощущение несчастья витало в воздухе, и офицеры штаба создавали новые планы, едва пряча от себя это чувство обиды-унижения-несчастья. В жарком мареве безумных дней обе стороны не знали точных цифр, соотношения сил, планов друг друга, исчезающих или вырастающих возможностей. Все же было несколько аксиом. Одной из них обозначилась критическая важность обладания высоким холмом Манжу Яма. Владение им японцами давало им возможность наносить удары по железной дороге — тропе спасения русских. Владение Манжу Яма русскими давало им шанс прижать Куроки к реке на своем левом фланге, где они превосходили численно японцев. Судьба города лежала здесь.

Англичанин Гамильтон бродил у Манжу Яма. «В японских траншеях нет тел убитых. Только много пятен крови, которую не смог смыть даже ливень. Но когда я прошел вперед, то на западной стороне мое сердце остановилось от ужаса. Никогда я не видел такой сцены. Таких груд оружия и тех, кто недавно носил его. Словно остановленные в свирепом потоке атаки, замершие в устрашающих позах, теперь очень, очень тихих. Как тихо, как ужасно; как страшно одиноко чувствовал я себя в этом месте, где я, одинокий европеец, смотрел на ряды отважных русских, брошенных наземь ожесточенными воинами Азии».

В три часа ночи генерал-лейтенант Н.П. Зарубаев доложил Куропаткину об обозначившемся дефиците боезапасов и о том, что в резерве у него лишь три батальона. Именно в это время прибыл посланник от генерала Штакельберга, расположившегося к этому времени в деревне Люлинкоу — несколько километров к западу от угольных шахт Ентая. Штакельберг сообщал, что Первый сибирский корпус страдает от потерь и усталости, его боевые возможности резко сократились. «Докладываю, что ситуация очень серьезна и что за последние пять дней мои полки понесли тяжелые потери; без серьезного пополнения я не смогу возобновить наступление, не смогу даже начать бой. Вследствие этого я решил этой ночью отойти к Люлинкоу, где я буду ожидать новые приказы».

Время было четыре ночи, и усталый, потрясенный Куропаткин достал красный карандаш. Поверх донесения Штакельберга он начертал: «Очень несчастливо. Но поскольку Штакельберг отошел, я обязан принять решение отходить на Мукден и далее. Сконцентрироваться там, реорганизовать силы и наступать».

Все это наводило депрессию, но еще хуже было сообщение следующего посыльного: японцы в 25 километрах от Мукдена. Если бы Куропаткин действовал самостоятельно — без постоянного воздействия Алексеева и Петербурга, он бы сделал сердцевиной русской обороны находящийся значительно на севере Мукден, столицу Маньчжурии — ближе к запасам, России, Транссибу; хуже для растягивающих свои коммуникации японцев. Теперь японцы объявились в Тунгхуафене, в двух с небольшим десятках километров от Мукдена. Но если японцы сейчас возьмут Мукден, они затянут петлю над всей русской группировке в Ляояне. Это было уже смертельно опасно. Погруженного в такие мысли Куропаткина новый гонец потряс еще раз: Манжу Яма в японских руках. Куропаткин начертал: «Большое несчастье». Он потерял всякую веру в возможность отстоять Ляоян именно в этот момент.

Теперь Куроки мог начать подлинный штурм города в любой момент. Было ясно, что японцев более всего интересует железная дорога. Один бросок с Манжу Яма, и они эту жизненную артерию перережут. Именно в эти часы Кропоткин уходит как один из славных полководцев русской военной истории. Он теряет веру в своих солдат, в свой штаб, в своих помощников, в способность России. Он отчаивается преодолеть свою косность и дать простор своим творческим силам. В отличие от Кодамы, Куропаткин не сидел в центре огромной коммуникационной машины, требующей от командующего не лихой кавалерийской выправки, а умения думать. К чести Куропаткина укажем на то, что, даже в этот невообразимо горький для себя час, он не сомневался в конечном исходе войны. Он видел в происходящем фрагмент протяженного процесса, страшный по безобразному исходу эпизод, поражение, но поражение тактического плана.

Да, уход из Ляояна депрессивно подействует на армию, на царя, на Россию. Но Ляоян далек от жизненных центров России, которая должна после этого поражения встать на дыбы. Позже главнокомандующий напишет: «Оставление Ляояна, разумеется, негативно подействовало на войска, которые доблестно защищали его, оно вдохновит противника, но, с другой стороны, мы должны были найти выход из ситуации, где нам угрожали и с фронта и с фланга».

Поистине Божьей помощью был густой туман, окутавший Ляоян утром 4 сентября 1904 г. К туману примешивалась гарь, идущая от русских домов. Горела русская часть Ляояна. Куроки узнал об уходе русских только в 11 часов утра. Но утомление японских войск было таково, что о серьезном преследовании не было и речи. И — этого русские не знали — у японских частей иссяк боезапас. Русский характер проявил себя в лучшем виде в этот час испытаний. Грузили вагоны, тащили на себе артиллерийские орудия и повозки.