Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

В тот же день, под вечер, из Стара-Загоры специально, чтобы увидеться с ними, приехал и покойный ныне старик Славейков. Он подъехал к дому и сразу же пожелал, чтобы его провели к гостям. И хоть я только вышел оттуда, мы вошли вновь, не откладывая дело в долгий ящик; они увиделись со стариком Славейковым, обменялись с ним несколькими словами и остались после ужина, чтобы обсудить все более подробно. После ужина мы вновь пришли, и старик Славейков так красиво и искусно описывал наше невыносимое положение перед Скайлером, что это не могло его не тронуть. Но он внезапно как-то разгорячился и стал очень нервно говорить, что болгары не могут более терпеть свирепства и зверства турок, и если просвещенные европейские державы не войдут в их невыносимое положение и не озаботятся его улучшением, то они [болгары] уже решились повсеместно восстать, пусть и не располагая оружием, но с вилами, топорами, косами, мотыгами и кирками выйти против тиранов, чтобы сбросить ярмо со своей шеи. В его глазах сверкали искры — так пламенно он говорил. Но Скайлер что-то ему возразил, я не помню как следует, что это было, но это не понравилось старику Славейкову, они повздорили, и в разгар ссоры старик еще и поддразнил его, сказав, что Скайлер всего лишь корреспондент какой-то малоизвестной газетенки.

Скайлер, обиженный этим, молча удалился в спальню, и мы остались в салоне, где проходила беседа, изумленные и ошарашенные. Князь Церетелев также распрощался с нами, и мы, встав и притихнув, ушли, как будто нас выгнали. Было уже поздно, поэтому мы улеглись спать, но старик Славейков спустя некоторое время постучался ко мне, разбудив, и попросил бумагу и чернильницу. Было видно, что он не мог уснуть, его что-то беспокоило, и моя догадка утром подтвердилась. Он не спал всю ночь и, когда мы встали, протянул мне письмо к Скайлеру, которое попросил передать ему лично и добавить что-нибудь и от себя. Оно было открыто, поэтому я его прочел, старик писал по-русски, раскаивался и сожалел о случившемся, искал его прощения и заканчивал тем, что в его воле или простить, или вновь засадить его в адрианопольские застенки, откуда он только что вышел на свободу[285]. Я принес и передал письмо Скайлеру, который, прочитав его, задумался и сказал: «Скажите господину Славейкову, что моя миссия состоит не в том, чтобы причинять зло людям, а помогать и творить, насколько я способен, добро болгарам. Он оскорбил меня своими словами, и мне стало так горько, ведь я потерял покой и скитаюсь по долам и горам, чтобы быть полезным его народу. Скажите ему, что я великодушно прощаю это оскорбление и ему нечего опасаться с моей стороны. Было бы очень хорошо, если бы болгары умели ценить и уважать своих друзей и сохраняли спокойствие во время разговоров с ними».

— Мне кажется, что неосознанно и, будто случайным ветром, в порыве горячности пришло ему это, неожиданно для всех, — ответил ему я, — и я засвидетельствую ему ваше великодушие по поводу этого неприятного случая, а перед тем, как он уедет, а он думает покинуть город, мне хочется привести его к вам, чтобы вы попрощались.

— Не беспокойте его этим визитом, к тому же, как я вам сказал, он может быть в высшей степени спокоен, отправляясь в путь.

Я вернулся и сообщил все это старику Славейкову и думаю, что в Стара-Загору он уехал успокоенным. После обеда я опять отправился увидеться с гостями, и в особенности, с князем Церетелевым. Мы вышли с несколькими друзьями, чтобы совершить с ними прогулку за пределами города. Господин Скайлер пошел купаться на реку, а мы с князем бродили по полю и говорили о нашем деле. Я предоставил ему подробности поведения и отношения к нам наших властей и силился убедить его, что наше страдание более выносить невозможно, поэтому, в конце концов, и без посторонней помощи мы полны решительности, как сказал и старик Славейков, сбросить ярмо с наших спин хоть мотыгами, топорами и косами.

— Вы сейчас ведите себя смирно и старайтесь как можно лучше проявлять уважение к вашим властям и школы устраивайте с тщательностью: пока учитесь, развивайтесь. Мы взялись за одно дело, и если довершим его удачно, то весной будем здесь, если нам не повезет, то вы будете кроткими, станете вести себя мирно и присматривать за школами, как я сказал, пока мы не найдем времени и нам не помогут обстоятельства.

Я думаю, что тем самым делом был обход графом Игнатьевым всех европейских кабинетов, чтобы подписать протокол в Топхане[286]. И действительно, после его подписания наша Освободительница объявила Освободительную войну Турции. Весной 1877 г. ее храбрые воины под командованием царя-освободителя прошли через Прут и Румынию, а в первую половину июня, миновав Дунай у Свиштова, вступили и в Болгарию.

III. Летучий русский отряд в Казанлыке