Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

Во время Балканских войн был посланником Болгарии в Лондоне и подписывал Лондонский договор между странами Балканского союза и Османской империей 17 мая 1913 г. С 1 июня по 4 июля 1913 г. был министром внутренних дел в коалиционном кабинете доктора Стояна Данева, после чего перешел в оппозицию правительству Либеральной коалиции во главе с доктором Василом Радославовым. С началом Первой мировой войны выступил в поддержку России и Антанты, после чего был уволен со своего поста посланника в Санкт-Петербурге (Петрограде) (1914–1915).

После поражения Болгарии в мае 1919 г. стал вторым гражданским военным министром (до ноября 1919 г.) в правительстве широкой коалиции Теодора Теодорова, а после — министром иностранных дел в коалиционном кабинете Александра Стамболийского до мая 1920 г. Как активист оппозиции был арестован в сентябре 1922 г. и вместе с другими правооппозиционными политиками предан Четвертому государственному суду, но после переворота 9 июня 1923 г. освобожден. Включился в процесс объединения правых партий в новую правящую партию Демократический сговор в августе 1923 г., но из-за преклонного возраста постепенно отошел от активной политической жизни, вопреки тому, что был избран депутатом XXI и XXII Обыкновенных народных собраний (1923–1931) и отдался публицистике. В годы Второй мировой войны был сторонником Антигитлеровской коалиции и СССР. В преклонном возрасте получил тяжелое ранение во время англо-американских бомбардировок Софии и умер 23 января 1944 г.

Представленный отрывок из воспоминаний посвящен первым годам (1878–1879) после освобождения болгарского народа. Основное внимание уделено положению турецкого населения и военнопленных, движению гимнастов, а также положению в Восточной Румелии (генерал-губернатором которой был А. Д. Столыпин) в период пребывания там русских войск.

Настоящие мемуары опубликованы впервые в книге: Маджаров М. Спомени. София, 1968. В данной книги публикуется отрывок из воспоминаний (с. 345–408). Перевод с болгарского Н. С. Гусева.

…КОМНАТА НЕ БЫЛА СЛИШКОМ МАЛЕНЬКОЙ, но кровать мне показалась измятой. Поскольку я решил, что тут проведу ночь, то ничего не возразил. Юноша вышел, и я попытался закрыть дверь, но замок был сломан. Тогда я придавил дверь тяжелым столом. Быстро разделся и расстелил кровать. Нижняя простыня была полностью в крови. Меня обуял страх. Что я делаю? Было около двенадцати часов. В отеле не слышалось никаких звуков и шагов. Если позвать содержателя гостиницы и начать ругаться на найденное, то могу остаться в эту ночь на улице. Потому решил провести ночь, как смогу. Надел свою одежду, завернулся в шубу и лег на диван. Сколь бы ни была негодной эта постель, а смог беспробудно проспать 6–7 часов.

Утром я известил содержателя гостиницы о состоянии, в котором нашел кровать, но это не произвело на него особого впечатления. Он произнес достаточно грубое слово в отношении слуги, но сказал, что не знает, освободится ли в этот день какая-нибудь другая комната, однако обещал, что постель приведет в надлежащий вид. Я спустился в кафе, находившееся на первом этаже и переполненное публикой. Большинство присутствовавших составляли турецкие офицеры-пленные. Как можно было понять со стороны, они располагали денежными средствами и пользовались полной свободой. Многие говорило по-французски. Я сел за стол, и спустя немного времени два турецких офицера попросили разрешение присесть, так как свободных места не было. Я ответил, что мне будет приятно разделить с ними трапезу. В своей словоохотливости они быстро завязали со мной разговор. Похвалились, что русские очень хорошо к ним отнеслись, но румыны и болгары поступили с ними не так. Рассказали мне несколько случаев грубой и бесчеловечной жестокости. Они в определенной мере понимали поведение болгар, но против румын выдвигали тяжелейшие обвинения и выражения.

Я им сказал, что не знаю, насколько их сообщения достоверны, но у румын даже нет оправдания в том, что они действовали под влиянием турецких зверств. Этим, прибавил я, не хочу оправдывать и болгар, поскольку зверства одной стороны могут лишь объяснить, но не оправдать зверства другой. С особой настойчивостью они хотели меня уверить, что жизнь турецких пленных была гарантирована лишь тогда, когда их конвоировали русские солдаты.