Русское

Он методично взялся за дело и потерял невинность с женой военного врача – приятную женщину лет двадцати пяти забавляла торжественная решимость восемнадцатилетнего юноши попасть в ее постель. Их связь продолжалась три месяца. В Петербурге он встречался с прелестной танцовщицей из кордебалета, поскольку считалось, что тот не мужчина, кто не любил кордебалет. Согласно гусарскому списку, он на короткое время закутил с певицей из цыганского варьете – правда, без уверенности, что та и в самом деле цыганка; и вот уже целый месяц он регулярно захаживал к некоей молодой особе в один из самых престижных столичных борделей. В этот дом терпимости пускали только чистую публику, но, несмотря на избранную клиентуру заведения, Александр жил в постоянном страхе перед возможными печальными последствиями и, кроме того, находил сам бордель неприлично дорогим. Через месяц он вычеркнул его из списка. В настоящее время он крутил свой шестой роман. Веселая вдова, блондиночка, немногим за двадцать, полунемка-полулатышка, казалось, задалась целью не дать молодому человеку уснуть. И пока это его вполне устраивало.

Глядя в будущее России, Александр имел некоторые основания для надежды. Третья дума продержалась полный пятилетний срок, и теперь заседала новая, Четвертая дума. Царю удалось несколько усилить в ней консервативный элемент, хотя радикалы тоже окрепли, ослабив центр; но в целом новый состав был не хуже предыдущего. Его неугомонный отец добился избрания. И надо сказать, что положение в стране в целом было теперь превосходным.

– Столыпина больше нет, и его место заняли ничтожества, – говорил Николай Бобров своему консервативному сыну, – но дело его живет. Посмотри на результаты.

И он с энтузиазмом отмечал их на пальцах:

– Торговля на высоте. Урожайность растет, и в тысяча девятьсот одиннадцатом году мы экспортировали тринадцать с половиной миллионов тонн зерновых. Госдолг сильно снизился: за последние четыре года у нас был профицит бюджета. В сельской местности тихо.

И при этом он удовлетворенно улыбался.

– Знаешь, – сказал он однажды Александру, – я недавно встречался с одним французом, который подсчитал, что при нынешних темпах экономического роста мы к тысяча девятьсот пятидесятому году затмим экономику всей Западной Европы. Только подумай. Ты, вероятно, доживешь до этого.

О революции в те годы мало что было слышно.

– Если повезет, – любил говаривать Бобров-старший, – может, и обойдется.

В самом деле, на дальних рубежах, кажется, собирались какие-то тучки; но ни Бобровы, ни кто-либо из их знакомых не проявляли по этому поводу особого беспокойства.

– Дипломатия решит любые проблемы, – говорил Николай сыну. – Великие державы должны держаться вместе. Потому-то мы и заключаем союз за союзом!

И действительно, система политических союзов была скорее на пользу России. Потребность в огромных французских финансах и выросшее взаимопонимание с Британской империей способствовали созданию военно-политического блока трех этих стран, известного как Антанта. А Германия, Австрия и Италия образовали Тройственный союз.

– Но эти союзы уравновешивают друг друга, – часто говорил Николай. – Они не дают нарушить сложившийся миропорядок.

Только на юге Центральной Европы, в горячем Балканском регионе, намечались признаки реальной опасности. Здесь, при окончательном упадке Османской империи, разворачивалась Австрия. В 1908 году она захватила две провинции Боснии и Герцеговины, населенные преимущественно славянами-сербами. Остальные сербы чувствовали приближающуюся угрозу. Россия, симпатизируя своим братьям-славянам, внимательно следила за развитием событий в этом регионе, столь близком к Константинополю и Черному морю.

– Но все это будет улажено, – пророчествовал Николай. – Война не отвечает ничьим интересам.

И в Европе было мало государственных деятелей, которые не согласились бы с ним.

Действительно, за последние пять лет только одно обстоятельство омрачало чистую душу Александра и причиняло ему некоторый дискомфорт.

Евгений Попов… Что же с ним делать?

В общем-то, даже прямолинейный Александр понимал, что амурные дела госпожи Сувориной его не касаются. Но так велико было его отвращение к Попову и так велико уважение к дяде Владимиру, что мысль о позорном адюльтере хозяйки дома и этого большевика не давала ему покоя. В ту первую туманную ночь, увидев, как тот прокрался в суворинский особняк, Александр испытал нечто вроде личного оскорбления.

Даже тогда, после своего бдения на промозглой улице, он не хотел в это верить. Пытаясь разгадать эту тайну, он стал прохаживаться мимо особняка в позднее время и еще дважды в том же месяце видел, как Попов являлся на свидание. Сомнений быть не могло: дом его невесты и личность его будущей тещи осквернены и запятнаны рыжеволосым социалистом.

Это было ужасно.