Русское

Но, даже наконец дожив до осуществления мечты всей своей жизни – увидеть Дон, он невольно чувствовал смутную грусть. Причиной тому был его отец. По крайней мере, здесь все было понятно. А другая причина неуловимой, загадочной тревоги была не столь определенна. И она стала терзать Иванушку еще сильнее с того дня, как они выехали в степь и Мономах, обернувшись к нему, негромко заметил: «Говорят, мой Иванушка, что-то томит и гнетет твоего брата Святополка».

День за днем они двигались в юго-восточном направлении по степи. Землю покрывала зеленая трава, весеннее половодье прекращалось. По необозримой холмистой равнине на сотни и тысячи верст вокруг подсыхала напоенная влагой земля – от плодородной степи до гор и пустынь, где даже сейчас солнце сжигало нежные весенние цветы, обреченные без следа исчезнуть в песке.

Всего за несколько дней расцвел бледный ковыль – его белый блеск разлился, насколько хватало глаз, словно бесконечной туманной дымкой скрыв плодородную черную почву. Там, где трава эта выросла высокой, кони и люди раздвигали ее – и шелест травы напоминал змеиное шипение; где она еще оставалась низкой, конский и людской топот гулко разносился над землей. Птицы, чуть не касаясь поверхности ковыльных волн, улетали в тревоге при приближении этого гигантского войска. Иногда орел сине-серой точкой замирал в воздухе над колышущимся травяным морем.

Иванушка медленно ехал на своем лучшем сером скакуне Трояне. В полдень солнце над головой стало светить так ярко, что Иванушке показалось, будто все войско, его конь, сам день на фоне этих лучей потемнели. Твердым шагом, в ровном темпе двигались вперед кони и люди.

Мономах был бодр. Часто он легким галопом обгонял войско, держа на запястье любимого сокола, и охотился в степи. А по вечерам отдыхал возле шатра вместе со своими боярами, пока сказитель перебирал струны гуслей и напевал им:

Пусть умру я, люди русские,
Коли не омочу рукав
Свой бобровый
Или не почерпну воды шеломом,

Что из батюшки из Дона-реки.

Понесемся ж, люди русские,

Быстрей волка серого,
Проворней соколов, —
Да насытятся стервятники

Телами половецкими
Что у батюшки у Дона-реки.

Именно после таких вечеров, когда огонь догорал в кострах и все войско, кроме часовых, спало, Иванушка ощущал особую грусть, ибо был уверен, что не увидит более своего отца.

Перед походом он ездил в Киев попрощаться с ним и увидел, что тот сделался почти совершенно беспомощным. За год до того внезапный недуг сразил его, оставив частично расслабленным: Игорь с трудом мог улыбнуться одним уголком рта, но речь его сделалась невнятной.

«Не печалься, – сказала ему мать. – Он скоро уйдет, а вместе с ним и я. Но вспомни, сколько лет даровал нам Господь, и возблагодари Его за это».

Старик до сих пор был хорош собой, его седые волосы по-прежнему густы, он сохранил большую часть зубов. Устремив взгляд на его удлиненное, благородное лицо, Иванушка задумался, стоит ли ему покидать отца, но Игорь, угадав его мысли, собравшись с силами, улыбнулся и прошептал: «Иди на войну, сын».

Он поцеловал отца тепло и искренне, надолго прижавшись губами к его щеке, а потом вышел.

Теперь, скача по степи и ощущая какую-то нежную грусть, он часто возвращался в воспоминаниях к тому утру, когда он, двенадцатилетний мальчик, плыл вместе с отцом по великой реке Днепр, исполненный радужных надежд на будущее. Он словно чувствовал на плече руку отца, чувствовал, как бьется позади него могучее отцовское сердце, и спрашивал себя: «Со мной ли еще отец, жив ли он еще в Киеве, не вспоминает ли он тот самый день, не посещает ли его тот же сон, что и меня, не ощущает ли он мое плечо под своими перстами? Или он навсегда ушел, сокрылся в безжалостной, холодной зиме?»

И, сидя у походного костра, он вспоминал, как отец простил его, а мать одним своим присутствием исцелила от недуга и вернула к жизни.

А потом он ощущал тревогу за Святополка. Хотя тот скакал чуть поодаль, в войске князя киевского, его нетрудно было узнать по знамени с трезубцем, которое нес перед ним гридь. Его беспокоило не то, что на лице Святополка застыло выражение жестокости и горечи, – таким оно было всегда, – а какой-то новый, отрешенный взгляд: его Иванушка, сам познавший в юности отчаяние, тотчас узнал. И в отношении Святополка к брату, хотя оно и всегда было холодным, теперь чувствовалась непривычная, незнакомая прежде напряженность, и те, кто знали Святополка, немедленно истолковали ее как угрозу.

Иванушка дважды пытался заговорить с ним. В первый раз он спросил: «Я чем-то тебя обидел?» Во второй раз он, не без некоторых опасений, задал брату вопрос: «Что тебя гнетет, что не так?» Но каждый раз Святополк лишь холодно кланялся ему и с саркастической вежливостью осведомлялся о его здоровье.