Русское лихолетье. История проигравших. Воспоминания русских эмигрантов времен революции 1917 года и Гражданской войны

Я родился в Москве в военной семье. Мой отец, когда я родился, был московский воинский начальник. Потом он был начальником московского военного госпиталя. Мое раннее детство, до девяти лет, прошло в Москве. Вся семья у меня была военная, два старших моих брата были военные, но я никогда не был военным. Мой отец – есть такое мелкое семейное воспоминание – за день до смерти, взглянув на меня, сказал моей матери: «В этом мальчике ничего нет военного, его надо оставить штатским». Так меня штатским и оставили.

Мой отец умер в 1903 году в Полтавской губернии. Он уехал из Москвы потому, что он уже был тяжело болен, умирал, и случилось это в Миргородском уезде, где у нас было маленькое имение в Полтавской губернии. После его смерти мы переехали в Петербург.

Как бы вы охарактеризовали политические взгляды вашего отца?

Мне было девять лет, когда его не стало. Я уверен, что у него были традиционные взгляды русского военного, но я помню, что он очень интересовался взглядами Льва Толстого, поклонялся Льву Толстому, и у меня осталось это воспоминание, что он хотел к нему поехать в Ясную Поляну поговорить. Из чего я заключаю, что он не был таким военным, которому Толстой должен был быть противен и даже пугать. По-видимому, это было так, но я не могу ничего о своем отце рассказать другого, потому что в девять лет я с ним политических разговоров не вел.

Я учился в Первой Петербургской гимназии. Когда мы переехали в Петербург, я попал в штатское окружение. Мой старший брат был в Лейб-гвардии Кексгольмском полку в Варшаве, а мой другой брат остался в Москве, кажется, он был в военном училище в это время. Словом, я жил в Петербурге уже в штатской семье, учился в Первой гимназии, и все мое детство и вся моя молодость прошли в Петербурге.

Когда вы были юношей в гимназии, вам было 15–16 лет. Под влиянием чего создалось ваше мировоззрение?

Я боюсь, что «мировоззрение» – слишком громкое слово для меня в 15 лет. Моя семья была самая обыкновенная, средняя буржуазная семья. О политике у нас мало говорили, но хотели, чтобы все продолжалось так, как было, чтобы все стояло на своих местах и продолжался тот же порядок.

Но я помню, например, 1905 год, 9 января, эти тревожные дни, помню Японскую войну, которая многих напугала. Тогда у меня проявлялись скорее какие-то либеральные склонности, в противоположность моей семье.

Я даже помню, что когда мне было лет 13–14, я со своей матерью спорил, а она говорила: «Что у тебя за идеи? Откуда это у тебя?». Она не то что была крайняя монархистка, но она читала «Новое время» и считала, что все у нас благополучно, не надо что-то менять и какие-то вообще вольности начинать, они ни к чему, они не нужны, потому что как всегда было, так всегда будет. Так я дошел до тех лет, когда человек начинает думать.

Надо сказать, что и у меня в юности политических интересов не было. У меня были интересы литературные, поэтические. Я довольно рано познакомился с поэтическими кругами Петербурга, это было за несколько лет до революции, и в этих кругах мало говорили о политике. А когда началась война 1914 года, конечно, все изменилось. Мне было тогда 20 лет.

В начале войны, когда вступила Англия, я хорошо помню, – я не говорю о политических деятелях, а о средних людях, – я помню, все были уверены, что эта война продлится несколько месяцев, что Германия будет разбита и все будет продолжаться как было всегда. Потом мало-помалу начались тревожные настроения, тревожные разговоры, война затягивалась, чувствовали, что война идет не так, как думали, и так дошли до 1916 года.

Еще надо сказать, что до войны 1914 года я помню 300-летие дома Романовых, это было за год до войны, когда никому в голову даже, по крайней мере, из тех людей, которых я встречал, не приходило, что это последние годы Романовых. Хотя были люди более прозорливые, как я теперь знаю, потому что знаменитый историк Ключевский сказал еще до этого, что Алексей царствовать не будет. Значит, он предчувствовал гибель династии Романовых.

Я с такими людьми тогда не встречался, в нашем окружении, в нашем мире считали, что Романовы будут царствовать еще столько, сколько стоит свет. Но уже к 1916 году, даже в начале 1916 года, когда начались неудачи, настроение поменялось.

Вот вы спрашиваете меня о моей семье. Мой старший брат во время войны был командиром Лейб-гвардии Кексгольмского полка, в который он вступил, будучи еще совсем юношей. Помню его приезд с фронта в 1916 году, приблизительно за восемь месяцев до революции. Мне было уже 22 года. Я спрашивал, какое его впечатление от войны, кончится ли война благополучно. Он был убежденный монархист, ни о какой революции не думал, во всяком случае, революции боялся. И меня поразили его слова. Он сказал: «Кончится все тем, что скоро всех нас будут вешать». Очевидно, у него было такое впечатление от солдатских настроений на фронте. И меня эти слова поразили.