Русское литературоведение XVIII–XIX веков. Истоки, развитие, формирование методологий: учебное пособие

Завершением программной работы Тредиаковского стало обращение к собственной практике поэтического творчества и признание в реформировании русского стиха: «Не таюсь: … я начал по тоническому количеству стопы вводить в наши стихи» (91). Иными словами, Тредиаковский коснулся вопроса о стихосложении – того, с чего он начал свои филологические труды в работе «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735). За истекший период под воздействием работ Ломоносова Тредиаковский признал ямб. В анализируемой работе 1752 г. для ее автора важно другое – то, что художественный прием не связан напрямую с тем или иным содержанием и его идейно-эмоциональной направленностью: «всякая стопа сама по себе ни благородна, ни нежна». Содержание произведения зависит не от литературного приема, а от характера «речей» – от того, каковы они: «нежны», «благородны» и проч. (87).

О своих заслугах перед русским стихосложением Тредиаковский еще раз написал в работе «О древнем, среднем и новом стихотворении российском» (1755). Ее целью было создание некой периодизации русского стиха. В результате древний период автор определил как языческий, корнями уходящий в античную культуру «еллинов» (эллинскую культуру), констатируя его рудименты в народных стихах. «Средний» период Тредиаковский связал с влиянием польской культуры – с силлабикой. Новый – силлабо-тонический – период стихосложения Тредиаковский знаменовал своим поэтическим творчеством: «я в нем самое первое и главнейшее участие имею» (96).

Логика развития мысли в этом филологическом сочинении такова. Тредиаковский начал свое рассуждение с определения поэзии, охарактеризовав ее как факт мимесиса: поэзия – «подражание естеству» (92). Затем подчеркнул то обстоятельство, что поэзия, являясь словесным искусством, подчиняется нормам того языка, на котором она создана: «способ речи, или стих, коим обыкновенно изображается поэзия, находится многоразличен в различных народах». И наконец сосредоточился на трех стадиях развития русского стиха.

О древнем («первобытном») стихосложении, подчеркивал Тредиаковский, можно судить только с известной долей допущения, как о вероятности, – «за неимением надлежащих и достопамятных, оставшихся от древности нашей образцов». По мнению автора работы, создателями первых стихов («первенствующими стихотворцами») были «богослужители», «языческие жерцы» жрецы. С возникновением христианства эта эпоха уходит в прошлое, но «способ речи» сохраняется в произведениях фольклора: «Народный состав стихов есть подлинный список с богослужительского: доказывают сие греческий и римский народ, а могут доказать и все прочие, у коих стихи в употреблении» (93). Христианство, искоренив многобожие, «не коснулось к простонародным обыкновениям: оставило ему забаву общих увеселительных песен и с ними способ … сложения стихов». Таким образом, это «стихосложение, пребывающее и доднесь в простонародных, молодецких и других содержаний, песнях», и «оно живо и цело» (94).

«Средний, или польский, состав стихов» (96) исторически связан, указывал Тредиаковский, с деятельностью Киево-Могилянской академии, когда Петр Могила, ее основатель, «способ учений и весь порядок взял с образца польских училищ», а вслед за этим «и стихотворение стихосложение польское, с языком, пришло в ту Могилеанскую Киевскую Академию» (95). «Сие впрочем достоверно, – продолжал Тредиаковский, – что с времен Симеона Полоцкого, иеромонаха, жившего в Москве, польского состава стихи начали быть в составлении постоянны и одноличны на нашем языке, а вероятно, что он был и первый самый стихотворец у нас в великой России на славенском языке». Вслед за именем Симеона Полоцкого Тредиаковский назвал имена «великороссийских стихотворцев» – Сильвестра Медведева, Кариона Истомина, Федора Поликарпова, Леонтия Магницкого, Антиоха Кантемира, стихи которых были средством просветительской работы. Их деятельность охватывает весь круг «белорусцев, малороссийсцев и великороссиян» (96).

Современный способ стихосложения, настаивал Тредиаковский, именно он начал внедрять в жизнь с 1735 г. При этом Тредиаковский признавал, что в течение предшествующих пяти лет он учился на собственных ошибках: «на какую пьесу ни посмотрю, вижу, что она состоит стихами, включая рифму, но точно странными некакими прозаическими строчками. Напоследок выразумел сему быть от того, что в них не было никакого, по разным расстояниям измеренного, слогов количества». В результате, писал Тредиаковский, возникло ощущение, что требуется «голосу на складах повышаться несколько по определенным расстояниям, то есть или от ударения к неударению, или вопреки падать» (97).